Каптерщик молчит, но слышно, как он садится на койке и начинает обуваться. Значит, есть. Честно говоря, ни жрать, ни выпивать мне не хочется. Но гадский дружище Спивак всем разболтал про госпитальную картошку и отмычку, и теперь ротные старики по ночам меня частенько просят сходить на полковую кухню.

– А сало есть?

– Конечно, есть, – отвечает мне Ара.

– Вот под сало и выпьете.

– Сходи, Сережа, – говорит Николенко и махом вылетает с койки. Он у нас гимнаст не хуже ротного. – Не спится что-то. Хочешь, я с тобой схожу.

– Валька сходит.

– Нет проблем! – Колесников вкусно крякает и потирает руки.

Смеюсь над ним и понимаю, что уже хочу и водки, и картошки с немецким салом, и разговоров в Ариной каптерке, где пахнет военным сукном и хозяйственным мылом, и этих морд родных, обрыдлых, вокруг электроплитки.

– Пуцан давно ушел? – спрашиваю дневального.

– Минут пятнадцать.

– Блин, опасно.

– Херня, – бормочет Валька. – Мы по краешку.

За ночной картошкой я с Валькой ходить не люблю, уж очень он рисковый, все ему по херу. Однако ни разу ни в чем не попался и даже губы не попробовал. Коль есть у человека фарт, все ему сходит с рук. Фарт есть и у меня, я это знаю, но другой. Мой фарт построен на расчете и нюхе на опасность. А этот прет, как танк безбашенный, и ровным счетом ничего. Однажды Бивень обходил подвалы в воскресенье и через запертую дверь каптерки учуял запах жареного. Стучит, командует открыть. Ара затаился, а Колесников кричит: «Кто там еще, твою мать?» – «Это я, сынок, твой командир, полковник Бивень!» – «Какой еще, в задницу, Бивень? Как картошку чистить, так никого, а как жрать, так все Бивни... Пошел отсюда!» Полковнику от таких слов стало плохо, офицеры его под руки из подвала несли, потом ломали каптерочную дверь... И вот сидит наш толстый Бивень на скамейке у ротного подъезда, под гимнастеркой сердце трет ладонью, а перед ним Колесников, морда кирпичом. «Сынок, – вздыхает Бивень, – как ты мог послать отца родного?» В итоге Ару посадили на губу и чуть не выгнали с каптерщиков, а Вальке и наряда не впаяли. На вечернем построении, однако, Бивень его вызвал, поставил перед строем и долго пел насчет отца родного и дурных сынков, после чего впендюрил выговор несчастному корейцу. Специально ради этого на построение явился. Нет, не видать ему четвертой заветной звезды.

Крадемся с Валькой за кустами вдоль казармы, уходим дальше, к физгородку, чтобы к столовой подобраться с темной стороны. В замке подвальной двери есть «секретка», вкладыш такой небольшой, но все «секретки» в полку одинаковые, а ключ от собственной «секретки» у меня в кармане. С отмычкой вожусь чуть подольше. Спускаемся в подвал, там еще два замка, и все разные, но система одна. Перебирая армейские навыки, я про этот и вспомнить забыл. Приплюсуем.

Нам не везет: на завтрак в полку будет каша, поэтому картошку с вечера не чистили. Берем, какая есть, рассовываем по карманам и за пазуху. Кстати, закрывать замки отмычкой, если они не защелкиваются сами, гораздо труднее и дольше, чем их открывать.

В каптерке уже дымно и налито. Но ждали нас, не выпили пока. Закусываем салом с черным хлебом, по очереди строгаем картошку. В каптерке нет воды, очищенные клубни мы вытираем свежими портянками из Ариных запасов. Вообще каптерщика зовут Самвел, но так его никто не называет. А рядового Мамадалиева все кличут просто Мама. Он в очередь чистит картошку и снова обещает сварить плов, если мы принесем все, что надо. Ара говорит, что он и сам умеет, но где найти барана? Колесников клянется, что украдет у немцев. Полишко и Николенко выражают сомнение по поводу наличия в окрестностях хотя бы одного барана. Мама говорит, что вокруг горы – значит, должен быть баран. Вокруг и в самом деле горы. Тюрингия, курортный район, и натовская в трех километрах граница. Наш полк затыкает собою единственный между горами танкоопасный проход. Ара говорит, что любит горы. Мама их не любит, хоть и вырос в горной местности. Тогда Ара говорит, что Мама ничего не понимает. Полишко и Николенко родились в Крыму и занимались альпинизмом. Они тоже говорят, что любят горы, просто Мама в самом деле ничего не понимает. Но тут Ара говорит: какой, на фиг, в Крыму альпинизм? Вот у нас на Кавказе! Полишко и Николенко в унисон вопят: Ай-Петри! Там даже люди гибнут! Так салага с верхней койки упадет, сломает себе шею – тоже альпинист, выходит, да? Кончайте спорить, говорю, налейте лучше.

Сало зашкварилось. Вываливаем в сковородку соломкой порубленную картошку. Потом мы говорим про командира роты и батальонного майора. Я ругаю майора и защищаю ротного. Колесников ругает всех, потому что офицеры все козлы и спиногрызы. Николенко с Полишкой возражают: они пусть и срочники, но командиры как-никак, им с Валькой стыдно соглашаться. Валька это чувствует и сбавляет тон. Мама поносит бездарных салаг, не отличающих левую ногу от правой. Сам-то давно ли освоил сию премудрость? Он у нас правильный старик, салаги и молодые его откровенно боятся. Самые правильные старики, то есть самые жестокие, получаются из чурок и хохлов. Интересно, что в Германии среди солдат почти не встретишь жителей Прибалтики или Центральной России. Москвичей нет совсем. Кавказцев мало – в основном армяне. Основную массу составляют сибиряки, хохлы и чурки с примесью отдельных молдаван и белорусов. Такие вот расклады сочиняет кто-то в Министерстве обороны.

Среди русских тоже есть отпетые деды – тот же Валька Колесников, мой земляк-сибиряк и приятель. А я, чем ближе к дембелю, делаюсь совсем неправильный старик. Будь все деды такими, салаги бы всю службу развалили. Но мне неправильность прощается, потому что я писарь, сачок, самовольщик. Отдайте мне салаг, говорит Колесников сержантам, я из них за три ночи бойцов понаделаю.

И тут мне в голову, уже не слишком трезвую, приходит неожиданная мысль.

– Слышь, – говорю, – бойцы и алкоголики, давайте ротному поможем капитана получить.

– На хрена? – удивляется Валька.

– Каким же образом? – интересуется Николенко.

– Так ведь учения. Что если рота сдаст их на «отлично»? Дадут тогда Валерке четвертую звезду?

– После сегодняшнего – вряд ли, – заключает Полишко.

– Теоретически возможно, – уточняет Николенко. – Но как, что надо делать?

– Пошел он, – говорит Колесников. – Уродоваться всем из-за корейца?

– Э, – произносит Мама, – какой базар? Туда рулить, сюда рулить – нормально будет капитан.

– Да, – усмехается Колесников, – ты, блин, рулить умеешь, Мама...

Мамадалиев в нашем отделении водитель броника, и было еще до меня: выехали полком на учения. Дорога к полигону шла меж двух крутых холмов, и впереди идущий броник вдруг заглох. Сержант Лапин, он тогда отделением командовал, кричит на Маму: объезжай! Мама выкрутил влево и давай карабкаться боком на холм. Как Лапин догадался, чем дело закончится, – одному лишь военному богу известно. Но вдруг дает команду: «Из машины!». Все повыскакивали. Проехал наш Мама еще метров пять и пошел через борт вверх колесами. А броник-то сверху открытый, ребят перемололо бы к чертям. Броник два раза перевернулся и на дорогу колесами встал. Маме в кабине ничего не сделалось, выбил только зубы о баранку, да старики его потом немножко попинали. Допытывались: купил он права или просто дурак от природы? Позже Мама сознался: купил. В ауле говорили, что в армии водителем служить лучше всего. Отец баранов продал и купил ему права. Мама с детства пас в горах баранов и потому считал, что в гору лезть по своей воле могут только бездельники вроде Полишки с Николенкой. А рулить он со временем научился – по ровной, естественно, местности. И даже в бокс въезжал самостоятельно.