искусства» Владимир Курбатов, похвалив книгу в целом, писал далее, что «одна только глава <…> кажется на наш взгляд неверной или, вернее, нежелательной». Рассмотрев проекты «школы Леду», Курбатов признал их «произведениями второстепенными», «архитектурно плохими» и «сравнительно ничтожными»: «…проекты Шо просто вздорны, некрасивы и, главное, совершенно неконструктивны и неархитектурны». А по поводу влияния «школы Леду» на русский ампир он высказался не менее категорично: «…неужели он [Грабарь] считает, что русские зодчие могли что-нибудь позаимствовать из этого собрания полувздорных проектов? <…> Что нового могут сказать Пейр и Леду? <…> И в чем же сказалось подражание Захарова Леду?» По Курбатову, можно было бы говорить о влиянии Камерона или Кваренги, но не «третьестепенного французского архитектора Леду»[391].

Не вдаваясь сейчас в причины неприязни Курбатова к Грабарю (или, по крайней мере, к его тексту), отмечу только слово «нежелательный» и общую крайне низкую оценку роли Леду в истории архитектуры второй половины XVIII века.

Спустя 35 лет, в эпоху борьбы с космополитизмом, одной из главных жертв которой стал Аркин, его, помимо прочего, травили как за симпатию к Ле Корбюзье («он глубоко уважает Корбюзье», — говорил А. Г. Мордвинов на Суде чести в 1947 году — см. Приложение 11), так и за то, что в русском ампире он увидел влияние Леду:

…чего стоят развязные рассуждения Аркина о величайшем русском зодчем А. Д. Захарове, авторе замечательного шедевра отечественной классики — Адмиралтейства в Ленинграде! В этом своем основном произведении Захаров был якобы велик лишь тем, что не пропустил мимо своего внимания ничего сколько-нибудь значительного из того, что мог получить в Париже. Аркин пишет: «Захаров был русским мастером, твердо усвоившим вслед за Баженовым и Казаковым европейский путь национального развития новой русской архитектуры». Если Баженов был, по мнению Аркина, интерпретатором французов Перро — Габриэля — Суффло, то Захаров выступает в роли интерпретатора Леду: «Идеи и архитектурная манера Леду находят внятный отклик в творчестве Захарова. Отдельные черты, свойственные этой манере, можно различить и в Адмиралтействе… В отдельных чертах Адмиралтейства мы узнаем идеи Леду, подвергнутые всесторонней архитектурной переплавке». Аркин резюмирует: «Все эти черты внутренне роднят произведения Захарова с архитектурными идеями Леду» <…> Итак — оболгать, во что бы то ни стало ошельмовать величайших мастеров русской национальной культуры, принизить их перед иностранными — вот к чему объективно сводится основная цель Аркина[392].

После этой травли Аркин изменился. В своей небольшой книжке 1953 года «Захаров и Воронихин» он не только не упомянул имени Леду, но и отказал русской архитектуре начала XIX века в каком-либо французском влиянии: связь русской архитектуры с французской Аркин назвал «произвольной и неверной», а само использование термина «русский ампир» — «научно несостоятельным» и «искажающим подлинную историческую картину»[393]. Напротив, «в Адмиралтействе Захарова мы различаем ярко выраженные черты национального русского зодчества»[394].

Что касается Грабаря, то его гораздо более, чем у Аркина, «космополитическая» статья, осталась вне поля зрения критиков (возможно, именно потому, что была «дореволюционной»). Однако в соответствующем томе нового издания «Истории русского искусства» (1963) «нежелательная» для Курбатова, как и для борцов с космополитизмом, глава отсутствовала…[395]

Post Scriptum

В 1953 году Леду и Ле Корбюзье встретились вновь — на страницах 2‐го издания Большой советской энциклопедии. Статьи про обоих архитекторов написал — причем почти одновременно — Аркин[396]. Лишенные полемического нерва эпохи борьбы с формализмом, они подводят своеобразный итог аркинской историографии. Приведу некоторые фрагменты, которые, по-моему, не нуждаются в комментариях.

Корбюзье, Ле <…> — французский архитектор, лидер т. н. «новой архитектуры» — конструктивизма (см.). Художественные задачи архитектуры К. сводит к выявлению технич. свойств железобетонной конструкции и эстетизации ее, отрицая идейно-образное содержание архитектуры. Для построек К. характерны формалистич. сочетание бетонных и стеклянных плоскостей, употребление столбов вместо первого этажа и т. д. <…>[397].

Леду, Клод-Никола <…> — видный франц. архитектор. Уже в ранних постройках <…>, отличающихся строгостью и простотой замысла, Л. выступал как один из представителей франц. классицизма (см.) 2‐й половины XVIII в. В творчестве Л. по мере приближения французской буржуазной революции нарастало стремление к монументальным и в то же время упрощенным архитектурным образам <…>. Классические античные мотивы сочетаются в этих произведениях Л. с отвлеченными геометрич. формами (здания в виде куба, шара, цилиндра и т. д.). В проектах Л. отразились абстрактно-рационалистич. тенденции в понимании задач архитектуры, характерные для буржуазной просветительской эстетики XVIII века <…>[398].

IV. «Идеолог» космополитизма

20 февраля 1968 года в московском Доме архитектора прошел вечер памяти Аркина, организованный совместно Секцией теории и критики Московского Союза архитекторов и Секцией критики и искусствознания Московского Союза художников. Вот несколько цитат из стенограммы вечера.

М. В. Алпатов:

<…> был такой момент, когда в трудные годы, о которых не хочется вспоминать, собственно, но нельзя не вспоминать, потому что нельзя не относиться с уважением и не сочувствовать тому, что выпало на долю Давида Ефимовича Аркина. И стыдно сейчас вспоминать это. И он ушел от нас не вполне оправдавшись в том, что ему пришлось пережить и испытать и что не давало ему возможности отдавать все свои силы тому, что было для него потребностью, и это на некоторое время стало для него невозможным[399].

И. Л. Маца:

Жизнь тогда кипела, и я хотел двумя словами вспомнить эту кипящую жизнь, которую нельзя забыть. И это была кипящая жизнь не только потому, что люди работали и хотели сделать что-то для советской истории архитектуры и для других видов искусств. Но это был еще момент кипения потому, что над нами пронесся страшный «тайфун» <…> и в этот период Давид Ефимович очень пострадал. Это были 1948–49 гг.[400]

А. М. Кантор:

Мне хочется сказать о тяжелых годах для Давида Ефимовича. Это были 50‐е годы, когда Давид Ефимович работал как автор, но он не имел права подписывать свои статьи и часто они подписывались другими именами[401].

Р. Я. Хигер, который не смог быть на вечере, 17 февраля 1968 года написал вдове Аркина, Доре Григорьевне, письмо, в котором, в частности, отмечал:

В трудный 1949 год — когда конъюнктурщики пытались — под флагом «борьбы с космополитизмом» — чернить его (вкупе со мной и другими), он сохранил благородное достоинство и всеобщее уважение[402].

Если в тридцатые годы, на первом этапе «чисток» в советской архитектурной среде, Аркин был одним