Мозги из расколотых черепов, розово–красные клочья легких, багровые пятна густеющей крови, вырванные и разбросанные тут и там потроха лоснились на солнце, привлекая весенних мух. Зверь лизнул оторванную когтем голову юного пастуха, и та покатилась к журчащей воде. Зверь проследил ее путь бесстрастным взглядом. Он не знал, как быть ему дальше, он ничего не хотел.

Внезапно тень накрыла рябящую солнечными бликами реку, цвета поблекли, воздух помрачнел. Зверь поднял к небу взгляд… В этом мире он еще не встречал серьезного соперника, но вид того чудовищного существа, что явилось ему в высях, заставил Зверя ощериться и вздыбить иглы гривы. Он сделался невидим, но существо смотрело на него и видело. Тогда Зверь заскулил, прильнул брюхом к земле и накрыл ледяной лапой голову. Когда он вновь открыл глаза, небо было чистым. Дрожь прошла по телу Зверя – что ж, видно, ему многое еще предстоит узнать. Что это было? Кто показал ему свое величие? Не тот ли, кто сюда его послал?

Потом был еще день и еще. Зверь вышел к озеру, такому большому, что в мутном воздухе едва видны были дальние берега. Люди не встречались ему на пути, хотя он чувствовал их присутствие за пределами зрения и знал, что в чувстве своем не обманывается. Несмотря на дневное тепло и сочную прибрежную зелень, здешний край в самой основе своей казался скудным и неприглядным. Сквозила в нем какая–то безрадостная пустота, обещавшая уныние и повторение. На третий день Зверя потянуло прочь отсюда. Хотя бы и назад, в полуночные земли. Что–то ждало его там, что–то его туда тянуло. Тянуло так сильно, что Зверь понял: он может летать.

не смог бы теперь, пожалуй, и целый взвод десантников. Мало того, что он впал в неистовство, так ко всему когда–то и сам служил по части десантуры взводным. Не надо было, ой, не надо было зеленцам перечить Рыбаку.

Случилось дело на Озернинском водохранилище близ Рузы. В Клину мы свернули на большое кольцо, обегающее Москву по самому дальнему радиусу, и, миновав Рижскую трассу, стали искать место для бивака. Час был вечерний, но солнце, как и обычно в эту пору, стояло еще высоко. Сквозь войлок прошлогодней травы уверенно пробивалась зелень, деревья выпустили свежий лист, а желтоватые шишечки в гроздьях черемухи готовились вспыхнуть белым цветом. Здесь, на Озернинском, и решили ставить лагерь. Выехали на берег, вопреки несезонью уже местами пестрящий туго надутыми лодками и цветными пузырями палаток столичных (судя по номерам приткнувшихся рядом автомобилей) ценителей натуры, а тут зеленцы со своим дурацким действом «Мусору – нет!» Совсем не к случаю. Что говорить: где–где, а в нашей стае экологическое разумение имело верх над искушением бездарно наследить.

Зеленцы, похоже, уже сворачивались, однако, завидев нас, решили проповедать вновь прибывшим свои воззрения и малость померячить. Возможно, причиной тому послужили жилеты с логотипом «Рапснефти», которые во исполнение договора мы в первый день все–таки на себя напялили, а может, они просто не промотали за день молодой задор – теперь неважно. Восемь или десять зеленцов смешанного пола стояли, сбившись в стайку, возле видавшей виды «буханки» – в салатных дождевиках с вылепленным на спинах серебристым скотчем девизом дня – и грузили в свой коптящий небо автобусик («буханка» прогревала мотор) пластиковые мешки с демонстративно собранным на берегу, еще прошлогодним мусором. Мы только вышли из машин, намереваясь осмотреть местность на предмет пригодности для ночлега, как один курчавый зеленец, определенно неформальный лидер – шаман, направил в нашу сторону мегафон и задушевно, гласом проповедника–сектанта возвестил: «Человек, оставляющий после себя мусор, – сам мусор в естестве своем!»

– Видал? – размял затекшие плечи Князь. – В простоте доброе дело сделать им не по уму.

Далее зеленец затянул весьма странные речи: сегодня, мол, мы провели зачистку, мы сказали мусору «нет» – и что же? Мы смотрим на первозданный берег и не понимаем: зачем нужен человек, если без него, породителя мусора, мир выглядит совершеннее? Зачем нужен человек, если есть отдельное от него, непостижимое, глубокое небо, вбирающее в себя и воду этого озера, и сияющий солнечный свет, и вообще все вокруг? Что за шутку сыграл Создатель, оживив глину, вдохнув жизнь в грязь? Человек не понимает и никогда не поймет этой шутки, как брошенный пакет и смятая сигаретная пачка не понимают, почему им не место на зеленом лугу, где под теплым ветром тают одуванчики. Вместо того чтобы слиться с творением, как слились с ним мыслящий дельфин и мудрый осьминог, человек отделяет себя от красоты вселенской свалкой. «Запомни, человек–мусор, – грохотал в природной тишине мегафон, – Земля – не твой дом!» Ну и дальше в этом духе, дескать, мы, люди, ненавидим слова о том, что человек – ничтожество и червь, что разум его – болезнь, что ни птица, ни ива слезы не прольет, если сгинет с Земли человеческий род, потому что эти слова – правда. Короче: «Мусор, прочь из мира! Мусору – нет!»

У Рыбака, имевшего с зеленцами давние счеты, от такой наглости порозовел бритый череп. Хотя некоторые слова курчавого юнца–шамана и находили в моем сознании смутный отклик, признаться, я тоже оторопел. Особенно от перспективы пойти путем мыслящего дельфина и мудрого осьминога. Есть вещи, которые я считаю неприемлемыми, – например, я не ем лягушачью кладку. Рыбак с той же степенью отвращения отвергал зеленцов. Понять его можно: у зеленцов ум был организован по принципу бескомпромиссного дуализма, он застрял, недоразвился до венчающего тезис и антитезис синтеза – «мы против рекламы детских сладостей на волшебном экране!», «мы за преимущество ежей на дороге – водитель, уступи дорогу ежу!», «мы против березовых веников, мы за право березы не ходить в баню!», – в конце концов, это п?шло.

– Ступайте подобру, салаги, пока ноги не выдернул, – в качестве предупредительного выстрела велел зеленцам Рыбак. – За вашим писком соловьев не слышно.

Так и было: неподалеку, кажется, в зелено–белом облаке черемухи (здешняя кое–где уже выбросила белый цвет), щелкал и гнул трели соловей, ничуть не обращавший внимания ни на нас, ни на зеленцов, ни на их тарахтящую «буханку». Короткими, с завитыми хвостиками посвистами ему вторили из соседних зарослей пеночки.

– Вы пришли сюда, как в зоопарк, где можно съесть мороженое и поглазеть на жизнь животных, – ввязался в полемику шаман. – А нравится ли нам, когда к нам приходит вонь, не спрашивая на то нашего согласия? Мусор, иди обратно в свой техноценоз! Мусору – нет!

– А вот за это почки опускают, – грозно двинулся Рыбак в сторону салатной стайки. – Это я – вонь? Слушай, ты, чучело, что ты знаешь? Что умеешь? Только детей делать и похмеляться!

– Говорящий правду испытывает облегчение, внимающий – обиду и боль! – возразила громкокричалка пока еще не чующего опасность зеленца. – Но без правды ваша жизнь пролетит смердящим ветерком над свалкой!

– А с твоей правдой наша жизнь проползет мудрым червем в благоухающем компосте? Если у тебя есть соображения по поводу того, как я живу, держи их при себе, – дал совет на будущее Рыбак, поскольку сейчас участь зеленца была уже решена.

Шаман с мегафоном хотел было что–то ответить, но не успел. Налетевший Рыбак не собирался дискутировать – стремительным движением он вырвал прибор из рук витии и с силой хватил раструбом по курчавой голове. Зеленец аж присел. Белый пластик разлетелся на куски, мегафон в один миг превратился в мусор.