этим родным местам, которая будет сопровождать меня потом во взрослой жизни. С каждым приездом мы с друзьями, часть из которых была мне и роднёй, становились взрослее, а любовь к исторической родине только крепла от этого. И несмотря на то, что местные жители нас, городских, называли «дачниками», мы всё равно являлись одной единой «детской общиной» села, приезжая из разных городов СССР. Мы знали, чьим дворам-фамилиям мы принадлежим и вели себя соответственно этому. Люди деревни с самого нашего детства относились к нам уважительно, а взрослые нашей семьи учили уважать тех, кто уважает нас. Только гораздо позже мы с сестрой поняли, что это уважение заслужили не сами мы, а наши предки – отец, дед, прадед и далее по лестнице, уходящей в глубь веков. Это они строили в меликстве Хачен, а тем более в своём родном Хндзристане, мосты и церкви, школы и больницы и животноводческие фермы и конюшни. Они возводили крепости ещё в те времена, когда родная земля и её народ нуждались в укрытии от варварских нашествий. Они строили дома, окружённые садами, которые сохранились и до наших дней. Мы с сестрой в восприятии сельчан так и оставались маленькими наследными принцессами несуществующего уже давным-давно меликства наших достойных пращуров. И как родные ни старались скрывать от нас, своих детей, историю нашего рода (возможно, боясь новых репрессий и гонений, из-за которых когда-то уже погибла часть членов семьи), нам её рассказывали односельчане. Даже наши ровесники, те из детей, кто не был нам самим знаком, знали о нас больше, чем мы сами. Каждый из них при общении не преминул сообщить нам какую-нибудь «новость» о нашем роде.

– Дедо, оказывается, «кармудж» наш? (на диалекте нашего села так звучал «камурдж»). Мы по этому каменному мосту всегда ходим, но ты никогда не говорил, что он наш, – спросила я за ужином.

– Что значит «наш»? Кто сказал такую глупость?

– Дети. Наши деревенские, с кем мы играем, – я не понимала его недовольства.

– Дети ничего не соображают. Не надо их слушать. Мост ничей. Он принадлежит деревне.

– А тогда кто его построил? – мой хитрый вопрос должен был иметь правдивый ответ.

– Откуда мне знать? Кармудж уже триста лет там стоит.

– Хватит разговаривать. Дай дедушке поесть и сама ешь, – вступилась моя бабуля Азизгюль, видно, предчувствуя неладное.

– А деревенские дети всё знают, они сказали, что его построил твой… пра-пра-пра-прадедушка, – не унималась я, глядя на деда Джавада.

– Пусть не болтают.

Дедушка явно не был настроен на разговор. Он надломил свежий хлеб и будто специально, откусив большой кусок, стал медленно его пережевывать, задумчиво уставившись в тарелку куриного супа.

– А церковь, которую снесли? Которая стояла на месте «Сельсовета»… – начала было я, но дадушка недовольно хлопнул по столу. Негромко, но сердито.

– Снесли, значит надо было! – сказал он и, встав из-за стола, вышел на балкон.

Я не могла понять, что произошло.

– Папа! Ладно тебе! Она ж ребёнок, что ты в самом деле… – сказал мой отец по-армянски, зовя дедушку обратно за стол.

Бабушка вышла следом.

– Джавад, ребёнок не понимает, просто спросила, зачем так нервничать? Успокойся.

Дед молчал. Я не слышала его голоса. Он вообще был немногословен.

– А что я такого сказала? – спросила я своего папу, сидевшего напротив меня.

– Дедушка просто не любит, когда говорят о-о… Обо всём, что касается нашего прошлого.

– Почему?

– Ты ещё маленькая и много не понимаешь. Но лучше не надо с дедушкой говорить о прошлом.

– Мне уже тринадцать, я не маленькая.

– Всё равно. Он не любит об этом вспоминать.

– Почему-у? – меня распирало от любопытства.

Папа тяжело выдохнул, будто раздумывая, говорить или нет. Потом всё же сказал:

– Когда тебя ещё не было на свете, и меня тоже, у дедушки погибли два его старших брата.

– Как погибли? Они утонули в реке? – это было первое, что пришло мне в голову. Раньше горная река была бурной.

– Они были убиты, – вдруг, не щадя нашего с сестрой детского воображения, ответил папа, видно желая утолить моё любопытство раз и навсегда. Однако, наоборот, вопросов прибавилось.

– Убиты? За что? Почему?

– Потому, что «кулаки»… – без особых эмоций произнёс он.

– Кто? – я растерялась. – Мы были кулаками? (понятие «я» в моём восприятии семьи легко трансформировалось в понятие «мы» и наоборот).

Я не могла поверить. Я знала по книжкам и фильмам, что «кулаки» – это враги советской власти, но мне всё равно было жаль дедушкиных братьев, которых даже папа не видел. И мне не хотелось верить в то, что они были врагами нашей страны.

– Да, были кулаками. А до этого – меликами. Но чтобы вы знали, девочки, ваш дедушка со своими братьями и их отец со своими братьями всегда работали. Они трудились наравне со своими батраками.

– Батраками? – ещё одно слово из книжной истории всплыло за ужином.

– Да, наравне с батраками. Это не рабы и не крепостные, это нанятая рабочая сила, – пояснил папа.

Конечно, мы знали о тяжёлом труде батраков. Выходит, дедушка и мужчины их дома тоже тяжело трудились на своих землях.

– У нас были батраки? – мы с сестрой переглянулись. Эта новость была невероятно интересной и в то же время какой-то ошарашивающей, запретной, несоветской.

Папа кивнул и продолжил:

– У семьи вашего деда было всё: земли, конюшни, фермы… Но всё отняли с приходом советской власти. А братьев убили. Теперь ясно? И не надо больше об этом говорить, – сказал папа в заключение.

Мы с Идой хлопали глазами. Я от понимания того, что произошло, а сестра от недопонимания.

– А дети… ещё говорят, что Хабах тоже был наш… Это был дедушкин сад, твой сад?

– Да. Дедушкин.

– Мы там всегда играем, там красиво. В этом саду вы с мамой на дереве сфотографировались, когда я ещё не родилась. Я люблю эту фотографию в нашем альбоме.

Папа молча кивал, пытаясь продолжить трапезу. Но я не могла остановиться.

– А ты знаешь, что сад вырубят? Говорят, что там будут строить дома.

– Пусть строят. Это хорошо, когда дома строят, – ответил папа общими фразами, протягивая руку к куску жареного мяса, будто нарочно не вникая в то, о чём я говорила.

– А… А прадедушкины родники?

– Вода должна быть общей. Он их и открывал для всех.

– А…

– Ещё свиноферма, где дедушка сейчас работает, – вдруг вставила младшая сестра.

– И свиноферма тоже. Она принадлежала дедушкиной семье.

Казалось, он умышленно не говорил «нам», чтобы не задумываться над этим.

– Выходит, нас ограбили? – сказала я, прижав пальцы к губам, будто не давая вырваться непозволительным словам. Мы ведь были