Противник достался хороший по всем статьям: и мастерство, и интуиция, и сила, и выносливость - ни на что не поскупился Росс. Митька проигрывал раз за разом, но его скорее огорчало не это, а разочарование на лице парня.

Острие пропороло воздух в опасной близости от плеча, Митька же отклонился больше чем нужно - и пока возвращался в позицию, шпага роддарца успела очутиться у груди. Княжич Дин застыл, только скосил глаза на почти касавшуюся камзола сталь.

– У вас все так паршиво? - сплюнул парень.

– Нет, конечно.

Шпаги вернулись в ножны. Митька снял плащ, отряхнул его от налипшего снега.

– Я средненький фехтовальщик.

В глазах противника - неподдельное изумление, перерастающее в отвращение. Митька вопросительно поднял брови.

– Вот так взять и себя обгадить. - Парень сплюнул.

– Правильная оценка своих сил называется «обгадить»?!

– А если бы ты бабу не мог уходить, так тоже бы орал на всех перекрестках?

– Это разные вещи, - выдавил Митька.

– Тогда вы никогда против нас не устоите. «Разные вещи», - с отвращением повторил парень. - Или ты полоумный какой? Я же вижу, мог бы здорово фехтовать. Ладно, кому не дано, но ты-то…

– Есть более интересные занятия.

– Какие же? - парень спросил с жалостью, наверное, утвердился в мысли, что Иллар откупился душевнобольным.

– Понять прошлое, описать настоящее, подумать о будущем. Моя дорога не воинская.

– Скажи еще, что ты летописец, - хмыкнул собеседник.

Митьку это почему-то разозлило. Он вспомнил про лежащие у Хранителя Курама переписанные свитки, предложение короля Далида и резко ответил:

– И скажу. Да, я летописец.

– Брешешь.

Митька пожал плечами: не веришь, твое дело.

– Еще скажи, что посвящение прошел! - наскакивал возмущенно родцарец.

– Какое?

– Ага, не знаешь даже! Для летописцев какое положено!

– Не знаю. Наверное, это у вас принято, у нас такого нет.

– А кто тогда может подтвердить, что ты не врешь? Митька разозлился:

– Да, например, ваш Хранитель Курам!

Он думал, противник вспыхнет праведным негодованием. Или рассмеется: ври, да не завирайся. Но недоверчивость и отвращение сменилось уважением - так быстро, что Митька поразился.

– Меня зовут Дымок. - Парень чуть склонил голову.

– Княжич Эмитрий Дин из рода Орла. - Митька ждал всплеска любопытства, но, кажется, нового знакомого не так сильно интересовал мятеж в Илларе, чтобы помнить все имена. - А почему - «Дымок»?

Парень взлохматил волосы, действительно дымчатого оттенка.

– А еще я чуть на пожаре не угорел. А что, у вас принято вот так сразу полным именем?

– Конечно.

– А меня зовут Дымком, - сказал, как отрезал. - Все-таки фехтованием ты зря не занимаешься.

– Зря, - покаялся Митька.

– Хочешь, будем тренироваться вместе?

– А тебе зачем? Как противник я против тебя немного стою.

– Интересно. У меня же весной второе совершеннолетие будет.

Уже потом, когда Митька сблизился с Дымком - если так можно сказать о роддарце - он понял, что стояло за этим любопытством. В Илларе знатные восемнадцатилетние наследники получали право на свой отряд, в Роддаре же все, хоть крестьянин, хоть сын крега, уходили на год-два в чужие королевства - это и называлось вторым совершеннолетием. Первое наступало в шестнадцать - когда мальчишка получал право стать солдатом своего владетеля. Нет уважения тому мужчине, кто всю жизнь просидел дома. Исключение делалось лишь для владетеля и Хранителя - они принадлежали родной земле.

Странные установились между княжичем и роддарцем отношения - и не приятели, и не враги. Словно заключили перемирие до той поры, пока Дымок не уйдет в наемники и, может, станет противником Иллара. Или пока владетель не будет вынужден выполнить свою клятву. От Дымка узнавал Митька о событиях на родине, правда, маловразумительно: «Воюют. Вроде, жмут мятежников». Они вообще мало беседовали, если подразумевать под этим диалог, их общение сводилось к монологам. Митькиным - о воинских традициях Иллара и Ладдара. Дымок говорил со шпагой в руке.

Юный роддарец вбил себе в голову, что летописцу грех пренебрегать талантом фехтовальщика, и гонял Митьку до седьмого пота. Княжич не только плащ скидывал, но и камзол, рискуя простудиться под зимними ветрами.

Дымок и не представлял, как сильно смущало Митьку их знакомство. Княжич был уверен, что воинственный народ Роддара вызовет у него отторжение, но пока же чувствовал интерес и уважение к чужим, таким непохожим, обычаям.

Карь звучно хрупал зерном и косил на Шурку глазом. Подобрал губами остатки, фыркнул недовольно.

– Ну нету больше, честное слово. Даже не нюхай меня, нету. Ничего, скоро твой хозяин выздоровеет, нагоним своих. Там-то уж накормят, будь спокоен.

Шурка успокаивал не коня - себя. Сегодня ровно двадцать дней, как они торчат в этой деревушке с дурацким названием Каменный гриб. Спасибо Матери-заступнице, пошел княжич на поправку. А то первое время Шурка чуть не плакал, глядя, как мечется Темка по кровати, слыша хриплый кашель. Княжич бредил, звал маму, просил отца поторопиться, порывался что-то рассказать Митьке, уговаривал Марка. Только Демаша-младшего он не вспомнил ни разу.

Шурка же почти не отходил от княжича. Менял пропотевшее белье, обтирал тело мокрой тряпкой, кормил с ложечки и заставлял пить горький отвар. Лишь когда усталость валила с ног, уступал место хозяйке дома. И то спал вполглаза, вскидываясь на каждый резкий звук и голоса.

Кроме недосыпа мучил Шурку голод. Как ни трудно в армии, а все равно накормят. В предгорье же, дважды перепаханном войсками, голодали. Княжичу Шурка подсовывал лучшие куски, довольствуясь остатками. С фуражом тоже сложности, староста уже в открытую ворчит, осмелел, как королевские войска ушли подальше. Скорее бы Артемий мог ехать! Хоть и пошел на поправку, но еще слишком слаб, чтобы путешествовать верхом.

Карь обиженно всхрапнул. Шурка погладил коня по белому пятну на морде и заторопился в дом. Через двор он пробежал рысцой, торопливо нырнул в сени, прячась от ветра.

Печь, затопленная с утра, еще не остыла; мальчишка приложил к ней руки, отогреваясь. В доме было тихо, лишь напевала младшая невестка, покачивая люльку. На полу возились погодки - брат с сестрой, сосредоточенно перетягивая друг у друга соломенную куклу. Хозяйка сучила из шерсти нить, навивая ее на веретено. В углу топтался тощий козленок, подбираясь к брошенной на лавку рубахе. Вот только едой тут и не пахло.

Шурка прошел за занавеску. Раньше в отгороженном углу спали хозяин с хозяйкой, сейчас место уступили княжичу. Шурка, пристраиваясь на ночь, кидает на пол тулуп. Если Темке приспичит встать - обязательно наступит. Но княжич много спит, говорят - это хорошо, сил набирается. Вот и сейчас дышит ровно, хрипов не слышно. Ну, будет на то милость Матери-заступницы, еще несколько дней - и поедут. Как раз двое раненых собираются в дорогу, компанией веселей да и не так опасно.