Я пишу эти строки в надежде, что их прочтут после моей смерти… Мама умерла, пора и мне умирать… Прощай, дорогой Артур! Да хранит тебя Бог!

ДНЕВНИК ДОКТОРА СИВАРДА

18 сентября. Я приехал в Гиллингам в десять часов утра, оставил пролетку у ворот и пошел по аллее к дому. Не желая разбудить Луси и ее мать, я позвонил тихонько, подождал немного, потом позвонил опять. Никто не открывал. На стук тоже никто не вышел. Мной овладело страшное предчувствие. Что-то случилось! Если Луси опять плохо, каждая минут дорога, надо попытаться проникнуть в дом.

Я обошел его кругом. Все окна и двери были заперты. Что же делать? В эту минуту послышался приближающийся топот лошадей. Кто-то остановился у ворот, и через минуту в конце аллеи показался фон Гельсинг.

Он закричал еще издалека:

— Как? Вы только что приехали? Разве вы не получили моей телеграммы? Как ее здоровье?

Я ответил, что телеграмму получил только сегодня утром и отправился сейчас же, но дом заперт, никто не открывает.

— В таком случае, боюсь, мы действительно опоздали! — воскликнул профессор. — Надо проникнуть в дом как можно скорее!

Мы вместе еще раз обошли дом и остановились у окон кухни. Профессор достал длинный острый нож. После долгих усилий мне удалось сломать внутреннюю задвижку и открыть окно.

В кухне и столовой никого не оказалось. Дверь в комнату миссис Вестенра была открыта. На полу лежали две служанки. В комнате пахло опиумом.

Мы с фон Гельсингом поспешили к комнате Луси. Остановившись у ее двери, профессор прислушался. Мертвая тишина царила во всем доме. Холодная дрожь пробежала по моему телу. Фон Гельсинг открыл дверь.

Как описать ужасную картину, представшую перед нами? На постели неподвижно лежали Луси и ее мать. Миссис Вестенра, прикрытая простыней, была мертва. На ее бледном лице застыл смертельный ужас. Луси была не менее бледна. Цветы, которые профессор приказал ей носить на шее, лежали на груди у матери. Я подошел ближе. На шее Луси выделялись две ранки, ставшие как будто еще больше.

Профессор молча нагнулся над постелью и приложил ухо к груди Луси. Обернувшись ко мне, он сказал:

— Еще не поздно! Скорей, принесите водки, коньяку, чего-нибудь!

Я бросился вниз, отыскал бутылку и стремглав прибежал обратно. Фон Гельсинг смочил губы Луси.

— Это все, что можно сделать пока, — вздохнул он. — Попробуйте привести в чувство служанок. Надо приготовить ванну. Эта несчастная почти так же холодна, как ее покойная мать!

Мне не стоило особенных трудов разбудить девушек. Предвидя истерику, я обошелся с ними сурово, сказав, что одной смерти в доме достаточно и что если они будут медлить, мисс Луси тоже умрет.

Плача, они принялись за работу. Мы опустили Луси в ванну и начали растирать ее. В это время послышался звонок. Одна из девушек побежала открыть и доложила о приходе какого-то господина с поручением от мистера Голмвуда. Я велел сказать, чтобы он подождал, так как фон Гельсингу требовалась моя помощь.

Я никогда не видел профессора работающим с таким усердием. Он очень удивил меня, сказав:

— Если бы речь шла только о жизни мисс Луси, я остановился бы и дал ей спокойно умереть, но ей предстоит такой ужас, что…

И фон Гельсинг принялся растирать ее с удвоенной силой.

Наши усилия оказались не напрасными: сердце несчастной забилось сильнее, грудь чуть заметно задрожала. Лицо профессора просияло.

— Мы победили! — закричал он. — Шах королю!

Бережно обернув Луси горячей простыней, мы уложили ее в постель, но уже не в ее комнате, а в другой. Фон Гельсинг прикрыл ранки на ее шее мягким шелковым платком. Больная все еще спала. Профессор приказал служанке неотлучно находиться в комнате и не спускать с Луси глаз, сделал мне знак, и мы вышли из комнаты.

— Мы должны решить, что делать, — сказал он, направляясь в полутемную из-за опущенных штор столовую. — К кому обратиться за помощью? Необходимо повторное переливание крови, иначе я не ручаюсь за ее жизнь. Но вы истощены, я стар. Кто согласится пожертвовать своей кровью? Как вы думаете, может быть, поговорить со служанками?

— А меня вы не считаете? — неожиданно раздался с дивана голос Квинси Мориса.

— Какой добрый гений прислал тебя? — спросил я, пожимая ему руку.

Морис протянул телеграмму.

— Вот что я получил от Артура. Он страшно беспокоится, так как уже несколько дней не имеет известий от своей невесты, и потому поручил мне узнать, в чем дело. Сам он приехать не может. У него умер отец… Я вижу, что прибыл как раз вовремя. Скажите, что надо делать?

Фон Гельсинг, глядя ему в глаза, сказал:

— Вы дадите мисс Луси свою кровь. Видимо, Бог помогает нам. Пойдемте!

Когда все было закончено, мы с Морисом спустились вниз. Я уложил его на диван, предварительно заставив выпить большую рюмку крепкого вина, и вернулся к Луси, которая все еще была очень слаба. Фон Гельсинг в глубоком раздумье стоял у ее постели с исписанным листком бумаги в руках. У него было почти торжественное выражение лица.

— Вот что я нашел в ее спальне, — сказал он, протягивая мне бумагу.

Это оказалась записка Луси, где она рассказывала о ночном происшествии. Нет слов, чтобы описать, как она изумила меня. Наконец я обрел дар речи и обратился к профессору, стараясь унять нервную дрожь:

— Объясните, что все это значит? Или она сошла с ума? Какая опасность угрожает ей?

— Не волнуйтесь так! Со временем вы все узнаете и все поймете, — с этими словами фон Гельсинг отобрал у меня записку. — Теперь же надо составить свидетельство о смерти миссис Вестенра.

— Да-да, — спохватился я, совсем забыв о смерти бедной женщины. — Сделайте это сейчас, а я подам заявление в полицию и зайду в бюро похоронных процессий.

Заручившись свидетельством, я собрался уходить, когда столкнулся в передней с Морисом, державшим в руке телеграмму Артуру с известием о смерти миссис Вестенра и болезни Луси.

— Когда ты освободишься, я бы хотел поговорить с тобой, — шепнул он.

Покончив со всеми формальностями, я вернулся и, узнав, что Луси еще спит, направился в гостиную, где меня ждал Морис.

— Послушай, — сказал он, — ты думаешь, я ничего не понимаю? Я рад, что смог сегодня помочь несчастной девушке, которую мы все любим. Но я знаю, что то же самое проделали и вы с Артуром, не правда ли?

Я утвердительно кивнул.

— Сколько времени продолжается болезнь Луси? — спросил Морис.

— Десять дней.

— Десять дней! — повторил он. — И за это время ей трижды делали переливание крови… Помилуй Бог!