— Сволочи.

Галина подошла к Махно и положила ему руку на голову.

— Шваль, плесень, — устало сказал Махно. — И еще называют себя революционерами. Ты его видела?

— Да. А кто он?

Махно скривил губы и презрительно произнес:

— Комиссар. С особым мандатом. Поймал бы гниду в поле, лично бы удавил.

— Но ведь они твои союзники, — тихо сказала Галина.

— Союзники, — ухмыльнулся Махно. — Пока бьем буржуев — союзники. А потом… Вот погоди, сперва разделаемся с белыми, потом и до большевиков дело дойдет. Народ не с ними, Галя, он со мной. Я, а не они реальная сила.

Галина вынула из кармана кофты склянку с таблетками и протянула Махно.

— Выпей лекарство, Нестор.

— Убери! — Махно выхватил из руки женщины склянку и швырнул ее об стену. — Мальчишка ему понадобился, а! Только с детьми и могут воевать, ироды!

Галина насторожилась.

— Ты про какого мальчишку говоришь? — тихо спросила она. — Про того, которого Серко упустил?

— Про него.

— Зачем он им?

— А я почем знаю? — Махно болезненно наморщился. — Ч-черт, проклятая мигрень… — Он взял ладонь женщины и положил ее себе на лоб. Потом проговорил нежно, поглаживая кончиками пальцев тонкую руку женщины. — Будь со мной, Галя. Успокой мою мятежную душу. Дай мне покоя. Не могу больше. Устал.

Галина обняла голову Махно и прижала ее к груди.

— Все будет хорошо, — тихо проговорила она, целуя атамана в мягкие волосы.

— Народ со мной, а не с ними, — глухо пророкотал Махно. — Мужики со мной. Я для них и хлеб, и воля.

— С тобой, Нестор. Конечно, с тобой.

Махно вскинул голову и посмотрел на женщину пылающими глазами. — Только когда ты рядом… — пробормотал он со слезами на глазах. — Только когда ты рядом…

— Конечно, милый, конечно.

— Будь сегодня со мной рядом.

— Буду. Всегда буду.

Через пять минут атаман успокоился. Галина взяла с ночного столика вязанье и села в кресло. Махно разложил на столе карту и, подергивая щекой, принялся ее изучать.

Галина смотрела на Махно, задумчиво склонившегося над картой, на его портупею, деревянную кобуру, на ученический циркуль в его руке — и никак не могла отделаться от ощущения нарочитости всего происходящего.

Когда Галина была маленькой, к ним в дом часто приезжали ее кузены. Объединившись с ее младшими братьями, они постоянно устраивали военные игры. Делились на две команды, а затем бегали по саду с деревянными ружьями и кинжалами, нанося друг другу «неизлечимые раны» (так они любили выражаться). Потом матушка звала всех есть клубнику со сливками. Ружья и кинжалы немедля отставлялись в сторону, а «раненые» и «убитые» герои наперегонки неслись к огромной тарелке с клубникой. А разделавшись с лакомством, все шли купаться на реку — довольные, бодрые, дружелюбные и говорливые.

И вот теперь, спустя годы, глядя на Махно и его бойцов, Галина все время вспоминала мальчишеские игры и никак не могла отделаться от мысли, что сейчас все — то же самое. Та же гордость, та же спесь, та же жажда самоутверждения, тот же азарт — с той лишь разницей, что кровь теперь проливалась по-настоящему.

То же ощущение нарочитости происходящего возникало у Галины, когда Махно заводил свои разговоры про «народ».

Галина никак не могла понять, чем именно крестьянин лучше дворянина. Тем, что у крестьянина меньше собственности и денег? Ну хорошо. Допустим. Но ведь есть, во-первых, зажиточные крестьяне. А во-вторых — нищие (в полном смысле этого слова) дворяне. С ними-то как? Почему Махно охотно оказывает помощь сытому крестьянину, а голодного дворянина приказывает отвести в лес и расстрелять?

Можно предположить, что нынешние обнищавшие дворяне расплачиваются за грехи предков. Ну ладно. Вроде бы разобрались. Но пройдут два-три поколения, и потомки нынешнего бедного дворянина и зажиточного крестьянина вновь поменяются местами. А еще через два-три — опять. И опять. И так до бесконечности. И что же? Каждые пятьдесят-семьдесят лет одна половина жителей страны будет резать и расстреливать другую? И в этой социальной мстительности — главный смысл существования великой нации?

Галина покачала головой. Нет. Она отказывалась верить этому бреду. Просто воевать легче и интереснее, чем полоть грядки с клубникой. Взрастет клубника или нет — еще неизвестно. Вероятность же срубить шашкой голову богатому землевладельцу и завладеть его имуществом несравненно выше.

Глупые, глупые мужчины… Видно, и правда, здравый смысл в этой стране остался только у женщин. Галина посмотрела на Махно долгим, задумчивым взглядом, потом вздохнула, опустила глаза на вязанье и бойко заработала спицами.

* * *

— Смотрите, — тихо сказал Пирогов. — Кто это там едет?

Он слегка раздвинул рукой кусты, чтобы Алеше и артисту лучше было видно.

По дороге ехали всадники. На гнедом жеребце восседал прямой, как палка, человек в серой шинели и кожаной фуражке, на околыше которой мерцала кроваво-красная большевистская звезда. У него было чуть вытянутое, бледное, с землистым оттенком лицо с какими-то неопределенными, словно подтертыми ластиком чертами. Глаза не то черные, не то темно-серые, глубоко посаженные и какие-то тусклые, будто матовые.

Он повел носом вправо и влево — как бы принюхиваясь, и вдруг остановил лошадь прямо напротив кустов, где прятались Алеша Берсенев и его спутники. Кончик носа у человека был острый, ноздри — тонкие, трепещущие.

Всадники проехали мимо, но один из них остановился рядом с бледнолицым. Этот был широкоплечий, кряжистый, в черной, сильно заношенной фуражке. Он выправил коня и спросил:

— Что случилось, товарищ Глазнек?

— Ничего. Показалось, — ответил тот тихим, сипловатым голосом.

Кряжистый огляделся по сторонам и сказал:

— Мальчишка не мог далеко уйти.

— Верно, не мог, — ответил бледнолицый.

— Думаете, эти двое все еще с ним?

— Не знаю.

Конь под широкоплечим слегка взбрыкивал. Широкоплечий осадил его и раздраженно произнес:

— Черт! Вымотался, сил нет! Задница — будто на маслобойне побывала! И голова раскалывается. Дернул же меня черт с батькой пить.

Бледнолицый недобро на него прищурился.

— Он вам уже «батька»?

— Бросьте, комиссар. Я ведь это так сказал — к слову. Черт, как же все-таки болит задница. Честное слово, поймаю сучонка — на ремни порежу! Самолично! Столько мучений из-за какого-то щенка. Скажите хоть, что такого важного он тащит?

Бледнолицый промолчал.

— Военная тайна? — с легкой усмешкой осведомился широкоплечий.