Это могло быть и очень далеко, и совсем близко. Крик мог доноситься со стороны карниза наружной стены. Но он также мог доноситься из-под земли.

Ощущение ужаса было настолько явственным, что агент, стоявший у калитки, подбежал к комиссару и, бледный от волнения, пролепетал:

— Слышали, комиссар?

— Да заткнись ты, сто чертей!.. — заорал Мегрэ в порыве крайнего раздражения, однако не завершил свою гневную реплику: раздался выстрел, но настолько заглушенный, что никто не мог бы сказать, где стреляют — слева, справа, в парке, в доме, в лесу или на автостраде.

Затем послышались шаги на лестнице. Карл Андерсен, неестественно выпрямленный, словно одеревенелый, прижимая руку к груди, спускался вниз и, как безумный, возглашал:

— Это она!.. Это она!..

Он задыхался. Его глазной протез оставался неподвижным. И нельзя было понять, на кого он так пристально смотрит здоровым глазом.

Прошло несколько секунд. Едва замерло в воздухе последнее эхо детонации, как прогремел второй выстрел. Карл Андерсен дошел до аллеи, посыпанной гравием.

Один из агентов, охранявших парк, внезапно бросился к огороду, посреди которого возвышался колодец, увенчанный воротом. Он заглянул внутрь, отпрянул и дал резкий свисток.

— Уведи его по-хорошему или силой! — крикнул Мегрэ, обращаясь к Люкасу и указывая на пошатывающегося датчанина.

В смутном рассвете все произошло очень быстро. Люкас подал знак одному из своих людей. Оба подошли к раненому, попытались заговорить с ним, но Карл и слушать их не хотел. Тогда они осторожно опрокинули его и понесли, хотя он дрыгал ногами и хрипло выкрикивал какие-то слова протеста.

Когда Мегрэ подошел к колодцу, стоявший здесь полицейский крикнул:

— Внимание!

И в самом деле: со свистом пролетела пуля, а детонация подземного выстрела еще несколько раз повторилась гулким эхом.

— Кто это там?

— Да вот, девушка. И еще какой-то мужчина. Сражаются прямо-таки врукопашную.

Комиссар осторожно приблизился к колодцу, заглянув внутрь, но почти ничего не увидел.

— Дай-ка фонарик…

Он успел лишь приблизительно охватить глазом открывшуюся ему картину — новая пуля, вылетевшая снизу, едва не пробила фонарик, которым он светил.

В мужчине он узнал Мишонне. Колодец был не глубок, но большого диаметра. Воды в нем не было.

Двое, оказавшиеся на дне колодца, сцепились не на шутку. Насколько можно было судить, страховой агент схватил Эльзу за горло, словно намереваясь задушить ее. Она держала в руке пистолет, но стиснув ее запястье, он направлял выстрелы, как хотел.

— Что будем делать? — спросил инспектор.

Его возбуждение достигло предела: порой из колодца слышалось хрипение. Эльза задыхалась, но продолжала отчаянно сопротивляться.

— Мишонне, сдавайтесь! — крикнул Мегрэ скорее для очистки совести, чем всерьез.

Тот даже не ответил, выстрелил в воздух, и тут комиссар начал действовать без колебаний. Глубина колодца составляла примерно три метра. Мегрэ мгновенно прыгнул, упал буквально на спину страхового агента, но заодно больно задел ногу Эльзы.

Теперь все смешалось. Еще один выстрел. Пуля царапнула стенку колодца и рикошетом ушла в небо, а комиссар, из предосторожности, принялся нещадно обрабатывать кулаками голову Мишонне.

После нескольких ударов страховой агент посмотрел на него взглядом раненого зверя, качнулся и с подбитым глазом и вывихнутой челюстью упал навзничь.

Эльза, судорожно глотая воздух, держалась обеими руками за собственное горло.

И трагичной, и сумбурной была эта схватка на дне высохшего колодца, в полумраке, в атмосфере, насыщенной острыми запахами тины и селитры.

Почти комичным оказался эпилог: обмякшего, обрюзгшего и стонущего Мишонне, с помощью колодезного ворота подняли наверх. Мегрэ помог вытащить Эльзу, поддерживая ее на вытянутых руках. Лицо ее было в крови, а к платью из черного бархата прилипли крупные ошметки зеленоватого мха.

Ни она, ни ее противник не потеряли сознания, но обоим порядком досталось, оба клокотали от взаимного отвращения и ненависти, мысленно как бы продолжая драться. Так два цирковых клоуна, исполнив пародию на бой боксеров, лежат один на другом и машинально продолжают наносить удары в пустоту.

На дне колодца Мегрэ подобрал пистолет. Тот самый, что исчез из тайника в комнате Эльзы. В обойме оставался один неизрасходованный патрон.

Из дома вышел Люкас. Вид у него был грустный, и, глядя на эту сценку, он тяжело вздохнул:

— А ее братика пришлось привязать к кроватке.

Агент обтирал лоб девушки носовым платком. Бригадир спросил:

— А эти двое откуда взялись?

Едва он договорил, как Мишонне, который еще только что, казалось, не мог держаться на ногах, внезапно, с перекошенным от злобы лицом, рванулся к Эльзе. Но ему не удалось даже прикоснуться к ней: не сдвинувшись с места, Мегрэ одним ударом сбил его с ног, и нападавший откатился на два метра в сторону.

— Кончай-ка ломать комедию.

Мегрэ посмотрел на Мишонне и захохотал, как сумасшедший, настолько смешно выглядела физиономия страхователя. Чем-то он походил на тех маленьких и надоедливых шалунов, которых иной раз подхватывают одной рукой и несут в дом, а по пути всыпают им как следует по мягкому месту, меж тем как они продолжают беситься, визжать, орать благим матом, пытаются кусать, бить и никак не желают признаться самим себе в полном своем бессилии.

Мишонне рыдал! Он рыдал и корчил гримасы. Даже грозил кулаком.

Наконец Эльза встала на ноги и провела рукой по лбу.

— Я уже думала — мне конец, — вздохнула она, и на ее бледном лице проступил намек на улыбку. — Он так сильно сдавил мне горло…

Одна щека ее была испачкана землей, в растрепанных волосах застряли комки грязи. Да и сам Мегрэ порядком перепачкался.

— Что вы делали в колодце? — спросил он.

Она взглянула на него. Улыбка исчезла. Чувствовалось, что она разом вновь обрела полное самообладание.

— Отвечайте.

— Я… Меня туда затащили насильно.

— Кто? Мишонне?

— Это неправда! — заорал тот.

— Это правда. Он хотел меня задушить. По-моему, он просто сумасшедший.

— Врет она! Сама сумасшедшая. Или даже скорее…

— Что именно?

— Не знаю. Она… В общем, она змея, и ей голову надо разбить о камень!

Незаметно настал день. На всех деревьях щебетали птицы.

— Почему вы вооружились пистолетом?

— Потому что я опасалась ловушки.