зубами нежную кожу груди, сборчатую, бархатную плоть прямо возле соска — Не пищи. Ты сама этого хочешь.

— Даааа, — выдохнула магичка, запустив ярко вспыхнувшие пальцы в светлые пряди волос супруга — Да, я… дааа…

— Что, Эмми? — шипение обожгло её слух, а горячее дыхание шею — Хочешь меня? И не вздумай врать, что нет. Ты пахнешь, как горячая карамель… Этот твой запах опровергнет любое враньё…

Рука мужа скользнула между судорожно сведенных бедер, грубый палец уперся в самую чувствительную точку, прикрытую набухшими складками плоти.

И этот шепот… Шипение! Отчего — то вдруг у девушки заложило уши, а голова словно наполнилась влажной ватой, как бывает при тяжелой остуде.

— Да, льерд! — стойкая Ланнфель уже готова была завизжав, вцепиться в светлые лохмы ненавидимо — желанного поганца, явно смеющегося сейчас над ней — ДА! Как это… А! Возьмите меня!

Довольно гоготнув, поганец же, оторвавшись от пылающего желанием, но всё ещё упорно сопротивляющегося ему тела супруги, легонько похлопал ладонями по вздрогнувшим от этого прикосновения, бедрам:

— Ляг на спинку, Эмми. Воот, молодец. Положи ноги мне на плечи… Не бойся. Я тебя просто успокою, ДОРОГАЯ!

Крепко придерживая бедра жены, вздрогнул от наслаждения, вдохнув довольно и глубоко. Уж так неописуемо приятна была и тяжесть её гладких ног на его плечах, и осторожно раскрывшаяся суть, ароматная, текущая мягкой влагой, ждущая… ЕГО! Его прикосновений, его ноющей болью, раскаленной плоти. Его желания!

— Ты здесь очень гладенькая, Серебрянка, — легко провел пальцами по влажным, почти девичьим, складкам, задев крохотный, горячий комочек между ними — И очень маленькая… тесная… МОЯ…

Тут же, быстро скользнув ближе, накрыл губами дразнящую его, вожделенную цель, ощутив, как тело жены дернулось, заметавшись.

— Аааах, — всхлипнула девчонка, подняв в Ланнфеле бурю чувств этим всхлипом. От холодного, злорадного торжества до теплой, искренней радости ответного принятия — Ах, льерд! Так… нельзя! Да…

— Можно, — рыкнул снова, погружая горячий язык в карамельную, кипящую глубину, только на мгновение оторвавшись — Молчи, я сказал. Закрой рот, и раздвинь ноги сильнее.

Теперь уже не отрываясь, принялся ласкать её языком, крепко удерживая за бедра, впившись в сливочную кожу грубыми пальцами. Почти сжигая, почти насилуя, словно вознамерился сожрать или убить!

Почти рыча от удовольствия и ощущений её сладкой, горячей влаги во рту и на языке. Впиваясь губами, ровно зверь клыками в кровящую, издыхающую добычу, уже закатившую мутные глаза, испускающую прощальные вздохи и стоны, он пил её плоть, самое первое желание её Сути!

— Потекла, моя хорошая, — прошептал, отрываясь, но не убрав ласкающих пальцев — Эй, Эмми! Подожди меня, моя маленькая, не торопись… Я хочу с тобой, подожди…

Тяжело придавив своим телом дрожащее в предконвульсиях тело супруги, накрыл губами её приоткрытый рот.

— Эмелина, девочка, — выдохнул в него, приподнимаясь слегка и с сожалением — Возьми его рукой… Возьми член, да. Так… Да мать его, Эмми! Я от твоих пальцев сейчас кончу! Бл*ть! И вот теперь давай, введи его в себя. Прямо между… да! ДА! ДА, ТВОЮ ЖЕ… ДА! Боги мои, как же у тебя там… хорошо…

Уперев руки в простыни, двинулся осторожно, приказав себе не пугать и, не дай Боги, не калечить девчонку.

— Ну, миленькая, — шерохнул голосом, делая первое движение — Посмотри на меня. Тяжело? Также мешает, как и тогда? Больно?

Она помотала головой, зажмурив глаза и прикрыв рукой рот. Положив другую руку на грудь супруга, несмело двинула бедрами.

— Вот, вот, — Диньер тут же, поймав её движение, пошел навстречу — Так, давай, давай! Умница моя… Всё сама знаешь. Не закрывайся, посмотри на меня…

Эмелина, уронив голову набок, распахнула глаза, уже почти сожженные жаром, плывущие размытым цветом и влагой.

— Я смотрю, — прошептала она пересохшими губами — Смотрю, льерд…

— Диньер! — вдруг рявкнул, напрягшись — Я твой муж! Назови по имени!

Не церемонясь уже, он принялся биться огнем, стремящимся вырваться наружу из тесного, крепкого, глиняного горшка. Плавно входя в супругу и тут же почти выходя из неё. То прижимаясь к осыпанному бисеринками сладкой испарины, нежному телу, то отрываясь от него. Внезапно изогнувшись, трогая губами и языком верхушки грудей, соски, острые, хрупкие ключицы.

Приняв правила его игры, Эмелина пошла навстречу ярости, широко раскинув ноги, уперевшись маленькими, кукольными ступнями в смятые простыни и яростно двигая бедрами.

Но… Первое желание, хоть и было диким, а всё же не было бесконечным…

С протяжным стоном, расплавившим рот, льерда Ланнфель излилась бурно и скоро, обмякнув, распластавшись и почти слившись с телом супруга.

— Дин… ьер, — только и выдохнула, оцарапав теперь уже ярко светящимися, острыми ногтями смуглые плечи Ланнфеля, вовсе и не заметив мелких, зеленоватых пластин, пробежавших под кожей его груди — Диньер… Я щас… умру!

Он излился навстречу, подловив её на этом «умру» и на последней судороге, сдавив жену крепким объятием, а её губы тяжелым, глубоким поцелуем…

— Ох, Эмми, — тут же дохнув в маленькое ушко, прикусил пухлую, простреленную золотой капелькой сережки, мочку — Хорошо… Хорошо ведь?

Внезапно, обняв его шею, яростно кивнула, выдав следом и вовсе комичное замечание:

— Ага, лье… Диньер, да! Я чуточку не сдохла совсем. Что это было такое?

Ланнфель глухо хмыкнул в ответ, касаясь языком теплой, влажной щеки супруги и шуря щелками почти совсем уже лишенные белков тёмные, болотные глаза:

— Ну, если кратко, это называется «кончить», Эмми. Или «вскипеть». У меня был друг, который называл это… ммм, хотя, впрочем, не стоит. Не для твоих ушей подобные метафоры, дорогая. Не доросла ещё… Прочее расскажу позже. Сейчас же давай приведем себя в порядок, да и… Хочешь есть?

— Да, — кивнула Эмелина — Очень! И чаю бы… с сахаром, либо с вареньем.

…И вот после, когда в окно уже постучал хмурый, заспанный рассвет, Эмелина, сидя в чистой постели потрясла влажными после купания, волосами:

— Рассказывайте, Диньер. А, да… рассказывай. На «ты», я помню.

Ланнфель кашлянул, выдохнув струю пахучего дыма в приоткрытую дверь балкона.

— Ешь, — велел, кивая на низкий столик, заботливо накрытый Корой.

Всё понимающая «старуха» оказалась и впрямь всё понимающей. Когда льерд, быстро ополоснувшись в купели, спустился вниз, она, уже давно проснувшаяся и бодрая, спрятала быструю, хитрую усмешку в кулак. Потом же, повернувшись и взяв с полки деревянный, расписанный бабочками и цветами поднос, заверила хозяина дома, что сейчас всё мигом приготовит, да и занесет наверх.

— Да, да, — поторопила Эмелина, жадно отхлебнув ароматный, раскаленный напиток — Ем. Ну так и что вы… что ты там понял?

— А вот что, — начал Диньер, опершись спиной на каменный косяк — Ты ведь знаешь, что вы,