сказал папаша — Если пожелаешь, конечно… Хотя по моему разумению, девушке важнее найти себе достойного супруга, чем нос совать в науки, религии и, упаси Боги, политику. Читать, писать умеешь. Считать тоже. Вот и хватит с тебя.

Легко согласившись с папенькой, юная льерда особо — то и не расстроилась. Всё одно, учиться она так и не полюбила, а подруг среди чопорных, заносчивых воспитанниц Пансиона не нашла, да никогда сильно — то и не искавши.

Так вот, если вся маленькая, неинтересная жизнь супруги известна была Ланнфелю, то о нем самом льерде было не ясно ровным счетом ничего.

На вопрос, как и за что оказался он в Каземате, ответ прилетел сразу:

— Как, как… Жопой об косяк, Серебрянка. За дело, не волнуйся. Просто так туда не берут. Заслужить надо.

На вопрос же о родителях вольник также долго не распространялся:

— Папашка, словив перепела, сгорел в пожаре. Ты же знаешь. Все знают, вся округа в курсе.

— А мама? Диньер… Давно она умерла?

Льерд нервно передернул плечами:

— Мертвой никто её не видел, однако. Кто знает, может она и теперь жива?

— Как это? — удивленно округлила глаза Эмми — Так и где она?

Супруг ответил неохотно, довольно долго перед этим помолчав:

— Не знаю я, Серебрянка. Она уехала, когда мне было три… или четыре? Точно не помню. Отец тогда уже начал хорошо закладывать. Трезвый молчал, а пьяный нёс какую — то чушь, что она «ушла к своим». Вроде как не была моя мать ни человеком, ни магом, а… хрена с два! Не помню, как он их называл. Какие — то твари, вроде змей, либо подобной пакости. Хотя, я думаю, мамашка моя была просто шлюхой, да и сбежала с любовником. Отец был зол на неё, вот и выдумывал сказки про этих гадин, да по пьяни и облекал в слова… Тут я его понимаю. Сам не выношу, если баба на сторону смотрит. Вообще этого не приемлю. Хотя папаша мой, да… Искусный был выдумщик! Ему бы, подлецу, сказки сочинять, не отбился б от слушателей… Всё, Эмми. Достаточно. Оставь меня в покое и не лезь. Это, моя дорогая, тебя вовсе не касается.

Не получив никаких, даже хоть немного вразумительных объяснений от мужа, не добилась льерда Ланнфель ничего также и от отца. Старик Бильер, по разумению Эмелины, и должен был что — то знать, раз уж они так дружили с покойным Ланнфелем — Старшим.

Однако, хитрый папаша сразу же пошел в отказ, заявив, что в личные дела Дишена никогда не совался и ей, своей дочери, того тоже не советует.

Узнав же о «змеях», родитель и вовсе поднял Эмми на смех:

— Ну да. И мне Дишен такое плел, когда бывал крепко пьян. Так посуди сама, Эмми. Если жена от мужа сбежала со случайным пихарем, то кто она? Правильно! Змея и есть… Вот, что бедняга имел ввиду, а не каких — то там Чудищ. Не выдумывай, чего не след. Успокойся и не сочиняй ерунды. Всё, я сказал. Всё. Эмелина! Я не твой добряк супруг. Не посмотрю ведь, что взрослая. Выпорю кожаным кнутом по голому заду. Иди лучше, прими капли и приляг. И вообще… знай своё бабье дело, не суйся, куда не просят.

Однако, обеспокоенная всё же недомолвками, да то и дело темнеющими болотной мглой глазами супруга в минуты гнева или на пике страсти, не слишком образованная, но всё же и не слишком глупая юная льерда крепла мыслью попросить ответов у того последнего, кто их мог дать ей.

Оставалось одно. Составить письмо с просьбой тому самому Ракуэнскому Магу, Владельцу Военной Академии, так радушно принявшего не имеющего ни денег, ни рекомендаций мальчишку — провинциала под своё крыло… Странно ей было, что обычного человека вот так, с распростертыми объятиями, там встретили! Что — то не сходилось здесь. Рвалась ниточка.

Честно говоря, трусила льерда сильно. Даже депешей обращаться к личности, занимающей столь высокое положение, девушке было страшно.

Боевые Маги — особое сословие. Высшее из Высших. Кроме того, нрав их и спесь всем хорошо известны. Саццифир Ракуэн — вообще скала. О нём просто и подумать — то страшно, не то, что ехать просить разговора! Даже и написать ему… Такая Величина, а тут какая — то Эмми Ланнфель из Зажопинских Имений со своим письмом и глупыми вопросами…

И всё же, однажды она решилась.

…Тот вечер выдался на удивление снежным.

Зима, прежде стеснительно брызгавшая с небес мелкой, мокрой крупкой, всё же осмелилась, вероятно, попробовать вступить в свои права.

На часах было вовсе ещё немного, но за окнами потемнело и захолодало так, что пришлось прибавить огня в очаге и каминах, да зажечь везде свечи и светильники.

Кора, приготовив ужин, оставила его возле протопившейся уже, но ещё горячей печи и, попросив разрешения, ушла к себе немного отдохнуть, пока льерда Ланнфеля нет дома.

— Идите, идите, — покивала головой Эмелина — Конечно, отдыхайте, какой разговор. Льерд приедет, я его сама покормлю. Скоро уже должен быть, они с Феннером поля объезжали, это не так уж долго.

Отпустив прислугу, льерда присела в зале возле низкого столика, поставив на него круглую чернильницу и положив стопку хорошей, плотной, белой бумаги.

Решено! Она, Эмми, письмо сейчас составит, а утром попросит Кору поправить ошибки, чтоб переписать после набело. Ещё будет надобно отвезти депешу в Призон и там отдать почтовым нарочным. Но с этим Эмелина и сама справится.

И, как только девушка, ругаясь про себя, принялась медленно выводить на белом листе первые слова, не отрывая взгляда от раскрытого перед ней словаря, по полу, застеленному толстым ковром, потянуло холодом.

Поднявшись со стула, льерда глянула в полутемный коридор, видимый в приоткрытую дверь залы. Затаив дыхание, прислушалась.

Странный, нежный звон шел, по ощущениям, со стороны купален и примыкающих к ним чуланов, где хранились щетки, тряпки и прочие необходимости для уборки.

С той же стороны внезапно раздался глухой треск. Следом послышалось злобное шипение и урчание лийма.

— Масик, — вполголоса произнесла Эмми, сунув ноги в домашние туфли и плотнее завернувшись в длинную шаль — Масик… Что там? Крыса?

Ладони девушки зажгло. Шаррх, отчего — то потребовавший свободы, облил руки магички почти до локтей мягким, оранжевым пламенем.

— Кто здесь? — дрогнув голосом, выглянула она в коридор — Масик!

…Сглотнув комок липкой, противной слюны, льерда Ланнфель вышла из залы, решительно настроив себя не пугаться ничего, что бы там ни было.

Холод же, тем временем, стремительно принял отчетливую, плотскую форму.

Теперь Эмелине стало