ТОМАС ВЕРНУЛСЯ, КОГДА я уже спала, и снова ушел, прежде чем я проснулась. Его не было до самого вечера. Весь тот день я просидела в комнате, если не считать вылазок в ванную; я прислушивалась к урчанию водонагревательного котла – дорогостоящей новинки, недоступной большинству домохозяйств. Разок до меня донеслось: «Ай, Мойра! Ты только погляди, чудо какое!» Я решила, это до котла добралась Мэйв О'Тул. Понятно: девочка лишь второй день в богатом доме, всё ее восхищает. Томас появился с наступлением темноты. Тихонько постучал ко мне, дождался ответа: «Можно». Глаза у него были усталые, веки отяжелели, и даже один сосудик лопнул от напряжения. На лбу темнело пятнышко сажи, а пристежной воротничок на измятой рубашке и вовсе отсутствовал.

Дальше порога Томас не пошел, только спросил:

– Как ты себя чувствуешь?

Раньше он менял мне повязку раз в день. Теперь получалось, что я уже почти двое суток с одной повязкой.

– Мне гораздо лучше.

– Я еще приду, вот только умоюсь, – пообещал Томас, по-прежнему топчась в дверях.

– Совсем не обязательно. Я в порядке. Перевязка отлично подождет до утра. Кстати, как новорожденный?

Несколько мгновений Томас глядел с недоумением, потом будто вспомнил.

– Женщина благополучно разрешилась от бремени. Ребенок вполне здоров. Справились бы и без меня, с одной повитухой.

– Почему тогда у тебя вид, будто ты в сражении участвовал?

Сказано было с максимальной осторожностью. Томас взглянул на свою рубашку, на грязные руки, устало привалился к дверному косяку.

– На ферме Карриганов… неладно. Там искали оружие. Нагрянули… полицейские, а когда хозяева отказались им содействовать – взяли и подожгли овин. Заодно с домом. И мула пристрелили. Мартин, старший сын, убил одного молодчика и ранил другого, прежде чем погиб.

– Господи!

Разумеется, я достаточно читала о бесчинствах черно-пегих; но одно дело – читать, и совсем другое – столкнуться в реальности.

– Когда я туда примчался, от овина остались одни головешки, – продолжал Томас. – Дому повезло больше – стены, по крайней мере, уцелели. Мы вытащили и кое-какое имущество. Мэри Карриган как раз спасала свои пожитки, когда вспыхнула и обрушилась соломенная крыша. У бедной женщины ожоги на руках и голове, она лишилась половины волос.

– Чем мы можем помочь?

– Ты – ничем. Лежи, выздоравливай. – Томас чуть улыбнулся, желая сгладить резкость своих слов. – Ожогами Мэри Карриган займусь я. Семья пока поживет у родственников Патрика. Они же и крышу новую соорудят.

– Томас, а как насчет оружия? Оно и правда было?

– Черно-пегие ничего не нашли. – Томас пристально взглянул мне в глаза – будто проверял, можно или нет довериться такой особе. – Но про Мартина известно, что он занимается контрабандой оружия. То есть занимался.

– Зачем этим людям оружие?

– А зачем оно вообще, Энн? Мы сражаемся с британцами посредством зажигательных смесей и самодельных гранат. Максимум, что у нас есть против них, – это маузеры.

Тон стал резким, нижняя челюсть заметно напряглась.

– Мы? – переспросила я.

– Вот именно. Было время, когда это «мы» подразумевало и тебя, Энн. Как сейчас дела обстоят, а?

Я пыталась найти в его глазах объяснение – и не находила. Поэтому молчала. Нельзя же ответить на вопрос, которого не понимаешь.

Томас закрыл за собой дверь, оставив на косяке отпечаток пальца, испачканного сажей.

* * *

Много позже, когда напольные часы в просторном холле разразились единичным ударом, меня разбудили прикосновения: ладошек – к щекам, носишки – к кончику носа.

– Ты спишь? – прошептал Оэн.

Я погладила его по лицу. Как славно, что он пришел!

– Уже не сплю, милый.

– Можно мне с тобой спать, мама?

– А бабушка знает, что ты не в своей кроватке?

Моя рука сама собой потянулась, отвела с лобика рыжий завиток.

– Нет. Бабушка спит. А мне страшно.

– Чего же ты боишься?

– Ветер так громко воет – из-за него мы не услышим черно-пегих. Они подкрадутся и подожгут дом. Мы все погибнем в огне.

– Ну ты и нафантазировал.

– Ничего не нафантазировал. Черно-пегие сожгли дом Коннора. Я сам слышал, когда Док бабушке рассказывал. – В голосе звенели жалобные нотки, глаза округлились от потрясения.

– Оэн, что ты здесь делаешь?

Томас возник в дверном проеме, умытый и переодетый в чистую, но отнюдь не домашнюю одежду. На нем, в частности, были высокие грубые ботинки. Судя по отутюженной белой рубашке, он даже не присел, не то что не прилег. В правой руке Томас держал винтовку.

– Док, ты черно-пегих караулишь, да? – выдохнул Оэн.

Томас не стал отпираться. Прислонил винтовку к стене, вошел, в два шага преодолел расстояние между дверью и кроватью и попытался взять Оэна за ручку.

– Ночь на дворе. Маленьким мальчикам пора спать.

– Сначала мама расскажет мне историю, – выдумал Оэн, и мое сердце затрепетало от нежности. Конечно, я расскажу ему историю. Пусть только побудет со мной.

– Тебе, Док, – продолжал Оэн, – тоже можно послушать. Садись у окна, следи, чтоб черно-пегие не подкрались, а мама будет рассказывать.

– Энн? – нахмурился Томас. Он вздохнул, и непонятно было, вправду ли он не прочь остаться и только ждет от меня позволения или намерен отвести Оэна в детскую, для чего опять же нужен мой ответ.

– Оэну страшно. Он может и в моей постели спать, – сказала я просительным тоном.

– Вот видишь, Док! – Оэн просиял, словно идея принадлежала ему, а впрочем, так оно и было.

– Ладно, – сдался Томас. – Только не брыкайся, а то еще заденешь мамину ранку. Давай-ка, обойди кровать с другой стороны.

Оэн немедленно послушался. Через мгновение он уже возился у меня под здоровым боком, заворачивался в одеяло. На диво маленький, он прижался ко мне столь крепко, что места хватило бы и для Томаса – будто Оэн так и планировал.

Но Томас предпочел приставить к кровати стул, усесться и вперить взор, явно привыкший различать среди постоянных теней тени непостоянные, в то окно, которое выходило на подъездную аллею. Оэн был прав: Томас действительно караулил.

Я стала рассказывать ирландскую легенду о Финне и Лососе Мудрости[24], о том, как вышло, что большой палец Финна стал волшебным.