— Ты справишься, Роберт?

— Слушай, Карла, я не маленький ребенок. Мне не нужна мамочка.

— Ну, как скажешь.

При этом она тихонько засмеялась, и это разозлило его еще больше. Она влюбилась в другого, в того, кто был уверен в себе и обращался с Карлой не чересчур осторожно, а как с нормальной живой женщиной из плоти и крови. Это она сказала Амондсену, но еще хуже то, о чем он даже не хотел вспоминать.

— Просто оставь меня в покое. Живи своей жизнью, и дай мне жить моей.

Он знал, что этой фразой очень больно задел ее. Карла верная женщина. Она не может просто так бросить человека, даже такого, как он. Она всегда будет пытаться поддерживать отношения с ним. Поэтому единственная возможность задеть ее — это отказать ей в этом. Его единственное преимущество перед соперником — то, что он знает Карлу как облупленную. Он видит ее насквозь, предугадывает все ее обманные маневры, которые она придумывает, чтобы отвлечь внимание от своих слабостей. Она терпеть не может казаться слабой в присутствии других. Пока что он — единственный, кому она открыла, в чем ее уязвимость.

Он не строил по этому поводу никаких иллюзий. Доверие и влюбленность не обязательно сопутствуют друг другу, наоборот. Вполне может быть, что Карла не выносит, когда ее постоянно видят насквозь и, следовательно, могут просчитать каждый ее шаг. Может быть, она снова хочет иметь тайны.

Внезапно налетел ветер и сдул с каштанов целый ливень дождевых капель — прямо ему в лицо. Вдалеке послышалось дребезжание трамвая. И в этот момент он почувствовал, что у него за спиной кто-то есть, какая-то тень. Внезапно холодок пробежал по его спине, и он замер. Почему-то на ум пришла история о жене Лота, которая превратилась в соляной столб, когда повернулась посмотреть на Гоморру. Ни в коем случае не поворачиваться, потому что тень сзади — это и есть Гоморра.

Абсурдная мысль. Его бросило в жар, но пошевелиться он по-прежнему не мог. Наконец его отпустило. Его руки метнулись к горлу на десятую долю секунды позже, чем нужно, но осознание, что он заслужил то, что сейчас происходило, еще больше замедлило его реакцию. И только потом он начал бороться за свою жизнь.

— Нас всех могут выгнать из школы. Всех нас, — сказала Берит.

— Не думаю, что это произойдет.

— Остальные будут ненавидеть меня.

— Такого не будет.

— Вы не знаете.

— У вас нет выбора.

— О Боже, я боюсь.

— Просто расскажите, что случилось. Начните с начала.

— Не могу.

— Но вы должны. Если вы не заговорите, это будет значить, что вы замалчиваете информацию о преступлении. Это тоже преступление, за это вас могут призвать к ответу.

— О’кей.

— Ну, давайте же.

Мона ничего не могла с этим поделать, но, увидев Даннера сидящим здесь, в бюро Боуда, получила огромное удовольствие. Выглядел он по-прежнему слишком самоуверенным, но это скоро пройдет.

Понедельник, семь часов утра. Боуд сидит и пьет уже третью по счету чашку кофе, но все равно постоянно зевает, а Мона, как ни странно, чувствует себя бодрой и отдохнувшей. Еще этот допрос, и она поедет обратно в город, к счастью, с чувством, что поездка была не безрезультатной. Даже если не будет установлена связь между убийством Саскии Даннер и Константина Штайера.

— Почему вы солгали на первом допросе?

— Ради своих учеников.

Смело. Даже Боуд присел и отставил чашку с кофе. Мона, ни капли не смутившись, продолжила:

— Вы солгали и подговорили своих учеников тоже сказать неправду, вы со мной пока что согласны?

Даннер пожал плечами и посмотрел мимо нее. На нем джинсы, модный черный свитер с узким V-образным вырезом, сверху еще черный блейзер. Его волнистые светлые волосы немного длиннее, чем обычно носят мужчины в его возрасте, но это ему идет. Его манера держаться и выражение лица не оставляют никакого сомнения в том, что все происходящее он воспринимает как досадную необходимость и принимает в этом участие исключительно из вежливости. Кабинет Боуда кажется очень маленьким и запущенным — с тех пор как в нем появился Даннер. Хотя он действительно маленький и запущенный.

И Даннер здесь не при чем. Мона не позволит ему себя запугать.

— Это значит «да»?

— Что?

— Вы пожали плечами. На пленку жесты не записываются. Так что отвечайте, пожалуйста, да или нет.

Даннер усмехнулся. Не впечатлило.

— Вопрос повторите, а?

— Вы подговаривали своих учеников сказать неправду?

— Они курили что-то наркотическое. В нашем интернате это преступление, за которое обычно полагается исключение. Я не хотел этого. Это была всего лишь глупость, и я не хотел, чтобы это испортило им будущее.

— И при этом вы понимали, что убийство вашей жены не смогут расследовать при таких обстоятельствах.

— Чушь.

— Простите, что?

— Извините, но это действительно чушь, — то, что вы говорите. Никто из нас этого не делал, в этом я ручаюсь.

Мона глубоко вздохнула и посмотрела на Боуда. Тот отвернулся.

— Вы препятствовали проведению расследованию и уже поэтому нарушили закон. На вас можно завести дело в связи со лжесвидетельством. Вы понимаете это?

Впервые она заметила маленькую брешь в его защите. Она закурила, не спросив разрешения у Боуда, который говорил ей, что не курит. Мона рассчитывала, что он хотя бы от этого проснется и примет участие в допросе. Но Боуд только сильно нахмурился и пододвинул к ней начищенную до блеска пепельницу, которую держал для посетителей.

— Можно мне тоже закурить? — спросил Даннер и, не дождавшись ответа, вынул из кармана блейзера пачку «Кэмэла» без фильтра.

— Если это так необходимо. — «Наконец хоть что-то сказал», — подумала Мона.

Даннер поймал взгляд Моны и слегка подмигнул ей. Внезапно они стали сообщниками, а этого ей меньше всего хотелось. Но ситуация все равно разрядилась. Даннер выпрямился и слегка подался вперед.

— Госпожа… Простите, я не знаю вашей фамилии.

— Зайлер.

— Госпожа Зайлер, мне очень стыдно за свое поведение. Я просто… Я понимаю, что как муж автоматически попадаю под подозрение, но мне это кажется настолько абсурдным…

— Что? То, что вы убили свою жену? В девяноста процентах случаев убийцами являются ближайшие родственники, чаще всего мужья. А вы на первом допросе солгали. Это факт. Вы позаботились о том, чтобы ваши ученики обеспечили вам алиби.

— Да. Ради моих учеников, я уверяю вас.

— О’кей. Что же произошло на самом деле?