Ореста; снова наступила зима, снова начались светские развлечения. В городе, за это время, не случилось ничего достопримечательного. Зато в жизни некоторых лиц нашего рассказа произошли перемены.

Надежда Александровна, получив от дяди и брата субсидию, разошлась с мужем и жила с детьми в Грязях. Благодаря хлопотам Татьяны Львовны, Владимир Львович согласился дать денег на выкуп усадьбы племянницы, а Орест секретно передал сестре, на ведение хозяйства, полученные им от крестного отца в виде свадебного подарка, три тысячи рублей, от которых он, не желая ссориться, не отказался, но которые обратить в свою пользу не пожелал.

Владимир Константинович, сначала не хотевший было давать жене паспорт, принужден был к тому Осокиным, который пугнул его наложением опеки, а потом соблазнил сотнею — другой рублей, которые бывший вивер, конечно, не отверг. Бирюков собрал свои вещи, весьма водевильно разыграл сцену прощания и полупьяный, захватив с собою любимую борзую Стелльку, укатил в свое ярославское имение, доживать в одиночестве свой бурный век. С его отъездом не состоялась, понятно, и предположенная Настей перемена места: она по-прежнему осталась у Надежды Александровны, к великому удовольствию сей последней и к своему собственному. Каменев исполнил свое намерение, сдал экзамен на доктора медицины и поселился в Петербурге.

М-me Соханская пробыла полгода за границей и вернулась в Р* с приятными, как сама она рассказывает, воспоминаниями о некоем итальянском графе, с которым познакомилась на водах и потом «бешено» прожила два месяца в Париже.

М-r Огнев давно уже не у дел, и потому решительно не знает, куда девать свое свободное время, которого, как нам известно, у него всегда много. Губернский лев до сих пор не может забыть своего фиаско с Бирюковой и той холодности, которою наградила его Софи в последнее время перед своим замужеством. Он и теперь не прочь бы поухаживать за нею, но на беду не вхож к ним в дом, да и Осокин — не Владимир Константинович, которого можно умаслить проигрышем или бутылкою-другой шампанского.

Одна Татьяна Львовна по-прежнему видится с Перепелкиной, бранится с Марфушкой, но ей не отказывает и очень сокрушается о том, что Ильяшенков до сих пор ничего не дал за дочерью, а блажной ее племянник не только порастряс свой капиталец для покрытия свадебных расходов, но, словно принц какой, отказался от трехтысячного дядина подарка и швыряет деньги в такую бездонную кадку, как Бирюков (о Владимире Константиновиче она была уже очень невысокого мнения). Татьяне Львовне очень понравилась новая племянница своею почтительностью, хотя, конечно, в расположении к Софи играло не малую роль и то обстоятельство, что она, Татьяна Львовна, так сказать первая обратила на нее внимание и наметила как невесту, годную для Ореста.

Молодые, по наружности, жили согласно, но взаимные их отношения были далеко не одинаково искренни: Осокин относился к жене с тою же горячностью, как и в первые дни после свадьбы; он все более и более привязывался к молодой женщине и всею душою был предан ей; Софи же, по удовлетворении страстной горячки, становилась все холоднее и уже равнодушнее начала относиться к ласкам мужа. Этому главным образом способствовало то, что надежда ее на перевоспитание Ореста все слабела и слабела. Осокин глубоко любил жену, но ставил высоко и свои убеждения, и никакие ласки Софи не могли изменить его взглядов или заставить отклониться от усвоенных им принципов. Три тысячи, посланные дядей, от которых Орест отказался в пользу сестры, послужили началом скрытого разлада между супругами; от них-то, как говорится, весь сыр-бор и загорелся. Софи страшно оскорбилась, увидя, что ни ласки ее, ни просьбы не подействовали на решение мужа; надежда на то, что будущее наследство гораздо крупнее этих трех тысяч и что отказаться от него будет далеко не так легко, как от свадебного подарка, ввиду твердого характера Осокина, становилась все более призрачной и мучительное беспокойство овладевало молодою женщиной: «Не любит он меня, — рассуждала Софи. — Если бы любил — все бы сделал, чтобы только утешить… Он — деспот… Ему только на своем поставить!»

Софья Павловна, как и многие жены, не постаралась изучить как следует своего мужа; внутренних его достоинств, которые бы могли составить счастие другой женщины, она не смогла оценить; кроме того, понятия ее о любви были довольно своеобразны: «не удовлетворяет всем ее прихотям — значит, не любит!» Ко всему этому скромная жизнь Ореста казалась ей тяжелою; невозможность выезжать так же часто, как прежде, блистать новым и богатым туалетом у себя дома, раздражала Софи и уязвляла ее светское самолюбие. Часто и долго плакала она после встречи в обществе с другою какою-нибудь молоденькою дамою, в эффектном наряде, приехавшею на рысаках с чиновным, но не старым еще, мужем. Невыносимы были также ей слухи о новых партиях, делаемых ее сверстницами, которые, по ее мнению, не стоили ее ботинка, а между тем выходили за людей богатых и красивых. Но все эти страдания Софи становились для нее еще тяжелее от того, что она должна была не только скрывать их от мужа, но еще, для приобретения над ним влияния (Софи все еще надеялась!), подделываться под его тон и взгляды и сплошь и рядом высказывать совершенно противоположное тому, что у нее было на душе.

Неестественность эта не укрылась от Ореста, но он далек был от того, чтобы угадать настоящую ее причину. Сначала, веря в безграничную любовь к нему Софи и замечая скучающее и недовольное ее лицо, он относил это к неудовлетворенному желанно ее быть постоянно с ним, но потом, когда Осокин стал наблюдать за хандрой Софьи Павловны попристальнее — он с горестью увидел, что и в его обществе лоб жены не разглаживался и расположение духа ее нисколько не менялось к лучшему. Тогда он прибегнул к различным средствам: давал Софи книги, читал ей вслух, доставал разные работы, возил в театр, делал вечеринки; но за чтением Софья Павловна дремала, книги на первых же страницах желтели от пыли, начатые вышивания отдавались на попечение горничной, а вечера Ореста, по словам Софи, в такой маленькой квартире лишенные блеска и сливок общества, были крайне скучны и отзывались чем-то мещанским. Осокин из кожи лез, чтобы только как-нибудь угодить жене, но, к сожалению, это редко ему удавалось: Софи, воспитанная на широкую руку, не привыкшая ценить деньги, считала всякую трату их ничтожною, и потому предъявляла мужу часто такие требования, на которые тот, несмотря на все желание, никак не мог согласиться вследствие самых простых экономических расчетов. С другой стороны, подарки