– Эй, Шифти, – сказала Тьюлип, Петал или Розали и, перехватив бутылку Гембла, разбила ее о край барной стойки.

Роберт Алвин подскочил у себя в кабинке, пролив горячий кофе на колени.

Шифти зарычал и сплюнул, когда шлюха заорала:

– Что, мать твою, урод?! Что ты сказал?

Роберт Алвин сидел и смотрел на все так, словно не имел ни малейшего понятия, что творится вокруг.

Констебль вздохнул и скатился с табурета – ножки затрещали так, будто были готовы расколоться, как три веточки под тяжестью зимнего льда.

Позднее девчонка – ее звали Дейзи[16] – лежала голая на простыне и храпела.

Риддл сидел в штанах и пожелтевшей майке на краю кровати, продавливая своей внушительной массой матрац, будто пробитую лодку, идущую кормой ко дну. Сквозь мутное стекло струился послеполуденный свет – он раскалывал череп и порождал давно знакомую боль в глубине глазницы.

Риддл потянулся к бутылке виски, валявшейся на груде одежды на полу. Его босые ступни были сухими и потрескавшимися, лодыжки распухли, все во вздувшихся венах, ногти – толстые и неподстриженные. У него возникло внезапное желание вырвать их все плоскогубцами.

Он отпил виски.

Плавучий дом, в котором жил Риддл, являл собой коротенькое, некрасивое судно, пришвартованное у берега в десяти-пятнадцати милях к юго-востоку от Майлана. Здесь река была шире, глубже и быстрее, поэтому, когда бы он ни был дома – когда бы ни сидел, спал, ел, срал, – на Чарли Риддла воздействовал ее мягкий и устойчивый ритм. Это заставляло его сердце колотиться быстрее, поэтому он приходил сюда редко, стараясь питаться у Шифти или на стоянке грузовиков рядом с межштатной автомагистралью. Лодка была обставлена скудно: в широком и пустом жилом пространстве стоял только жалкий стул, телевизор на полу и буфет из прессованного дерева в галерее. Риддл на самом деле думал, что очень скоро это все утонет. Возможно, когда закончит дела завтра, он бросит в сральник динамит и эта заплесневелая рухлядь расколется пополам. А он с берега будет смотреть, как она идет на дно. Потом Роберт Алвин увезет его далеко в какое-нибудь прохладное сухое место, где вскоре забудутся и Билли Коттон, и Миранда Крабтри.

Задница у девки была мелкая и костлявая, а чуть правее щели краснел прыщ.

Сколько он ни трахал шлюх в Пинк-Мотеле, он никогда не приводил их сюда. Эта же, Дейзи, приехала как-то на автобусе, с полгода назад. Приперлась в ливень и попросила у блудливого ночного конторщика номер. Платить было нечем. Конторщик сразу вызвал Риддла, и тот пустил ее в собственный постоянный номер. Риддл спросил, сколько ей лет. «Достаточно, шериф», – только и ответила она, усаживаясь на край кровати и хватая его за пряжку. Без каких бы то ни было денег, ни в тот раз, ни потом. Риддл презирал ее, возможно, больше, чем остальных, которые хотя бы были способны на страх. Из всего множества шлюх только восемь-девять происходили из самого Воскресного дома, с давних времен, когда незамужние матери искали Господа и обретали в пастырстве Билли Коттона нечто иное. Они приходили к Лене и уходили, прощенные, работать в Пинк. Лена ничего об этом не знала. По крайней мере, до тех пор, пока не стало слишком поздно. О детях тоже заботились – чик-чик-чик. Деньги за них давали хорошие. Настолько хорошие, что Риддл с Коттоном открыли второй лагерь из кучки трейлеров за границей штата в Тексаркане. Прошло лет двенадцать или больше, и теперь все чертово предприятие превратилось в тлеющие руины, сожженные дотла по приказу Коттона, только чтобы заполучить ту девчонку и вроде бы стереть старые грехи, очистить душу? Деньги были утеряны навсегда, вот как считал Чарли Риддл. Деньги было не вернуть.

– Вон из моей головы, чтоб вас, – пробормотал Риддл. – Мужчина делает то, что делает, и не просит прощения. Просто делает, и все. Правильно, неправильно – просто делает, мать его.

Он сделал еще глоток. Затем отставил бутылку в сторону и залез в карман за выписанным ему пузырьком с таблетками. Оттуда достал три белые таблетки и проглотил их с еще одним глотком виски. Из окон у изголовья койки, вдоль борта на носу, струился резкий свет. От него ему было хуже, чем от мигрени. Свет его отуплял. Делал злым. Риддл повернулся на кровати и провел горлышком бутылки по ребрам девчонки, заставив ее приподнять грудь.

Дейзи пошевелилась, подняла голову и улыбнулась Риддлу. Улыбка была приятная, несмотря на кривые зубы и угри на носу.

Риддл улыбнулся в ответ.

– Травка есть, шериф? – спросила она.

Риддл покачал головой и поднял бутылку:

– Только это.

– Сойдет, – сказала Дейзи, взяв у него бутылку, отпила виски. При этом покрывало сползло с нее, и одна бледная грудь обнажилась. Под рукой – угольное пятно густых волос. Она оторвала бутылку от губ и, вытерев подбородок, вернула ему. Он тоже выпил. – Я уж думала, старина Шифти на этот раз точно попортит мне вывеску.

– Может, так оно б и было, – сказал Риддл. – Тебе нужно научиться слушать. Я отослал вас, девок, отсюда. Тебе нужно было уехать, как все.

– Я не могу оставить тебя одного, малыш, – сказала она. Она вытащила ногу из-под покрывала и скользнула ею ему в промежность. – Я тебе рассказывала, что знала парня, у которого не было носа. Он носил повязку, как ты на глазу. И еще у него была одна бровь, сросшаяся, как у треклятого оборотня.

– Ну и ну.

– Ну и ну. Но он не был таким милым, как ты. Видишь это? – Покрывало сползло с ее груди, и она, выпрямившись в кровати, указала на левую грудь, где было сморщенное кольцо розовых шрамов.

– Я это видел, – сказал Риддл.

– А почему никогда не спрашивал?

– Хочешь, чтоб я про это узнал, – расскажи.

– Это он мне сделал. Зубами.

– Уверена, что он не был оборотнем?

– После того как я с ним покончила, точно не был.

– И что ты сделала?

– Приковала его наручниками к кровати и сбрила бровь, пока он спал, – ответила Дейзи.

– Ну и ну.

– Это точно. Пока он спал. Я взяла бритву и крем и побрила этого сукиного сына. А знаешь, почему у него не было носа?

– Почему?

– Потому что я тогда не ограничилась только бровью.

– Да ладно.

– А потом встретилась с ним еще раз. Через пару лет в Лаббоке, Техас. И он был в повязке из черной кожи, в форме носа. Я заржала, правда. Ему это не понравилось. Он на меня напал, и жестко. – Она провела пальцами по груди. Следы от укуса казались камнями, что лежали поперек ручья. – Но не поймал.

– Ну и история, сестренка.

– А с тобой что случилось? – спросила она, касаясь своего глаза.

– Потерял из-за того, что был милым.

Она рассмеялась – прыснула со смеху, не размыкая губ.