В Спарте каждая из трех фил делилась на девять фратрий. Скорее всего, в каждую фратрию входили представители каждой из фил, что упрощало систему военной организации, соединяя родственные и социальные связи. И это новшество в сравнении с более ранними временами, упоминаемыми Гомером: когда войско строили по филам и фратриям.

В отличие от Спарты, Афины были поистине «многонациональны». В них первоначально было четыре филы (Geleontes, Aigikoreies, Argadeis, Hopletes), поделенные каждая на три фратрии, а фратрии делились далее на тридцать «родов» (gene). После реформы Клисфена полис был разделен на 10 фил, а число демов в каждой трети филы было сокращено до десяти. Филы стали только территориальными единицами, земли которых распределялись между фратриями. Территориальный и родственный признаки были сложно перепутаны – до такой степени, что трудно понять, как вообще можно было управлять Афинами при столь сложной административной организации. Это была переходная форма к индивидуальному гражданству, о котором мечтал Аристотель, полагая, что деление на филы и фратрии мешает государственному управлению. Он приветствовал увеличение их числа (а значит, снижение их значимости и способности существовать отдельно от остального населения Афин).

Идея общего гражданства в Греции не сложилась даже на уровне полиса. О чем свидетельствуют специальные празднества воссоединения фратрий: Apella – в Спарте, Apatouria – в Афинах. Само существование этих празднеств говорит о том, что множество прочих событий в жизни полиса происходило «по фратриям» – даже если граждане собирались вместе в Народном собрании. Из этого следует, что родовая структура общества, скорее всего, вообще неустранима – ее нельзя нивелировать никакими усилиями, если не желать нанести обществу непоправимый ущерб. Выведение «новой исторической общности», как показала практика последующих эпох, совершенно невозможно.

Мужчины и женщины, любовь и смерть

Мир Гомера – мужской, но в нем отчетливо видны признаки матриархата: как в главном действующем божестве Афине, так и во множестве женских персонажей, без которых гомеровский эпос совершенно немыслим. Властные функции есть не только у божественных Калипсо и Кирки, но и у земных женщин – от амазонок до супруг героев и царей, побуждающих своих мужей к действию.

В отличие от гомеровских времен, греки классические почти не знают женских исторических персонажей. Считанные единицы из них имеют что-то сверх упоминания имени. В классификации пифагорейцев женское ассоциировалось с дикостью (но также и с бесконечностью, темнотой, левым и четным).

Полис вырастает из «мужских союзов», а женское правление выглядит в нем настолько нелепо, что служит поводом для комедийных сюжетов («Лисистрата» и «Женщины в народном собрании» Аристофана). Тем не менее, критские законы (Гортинская «конституция») предполагали, что свободная женщина могла выйти замуж за раба, спартанские девушки наравне с юношами участвовали в спортивных состязаниях. Но нигде женщина не имела гражданских прав. Это считалось настолько же невероятным, как полис рабов или власть чужестранца над греками.

Если брать пример Афин, то женщина там имела статус, аналогичный статусу раба. Просто раб выполнял часть самых тяжелых домашних работ, замещая женщину. Но при этом стоит сказать, что Афины как воплощение рафинированной идеи полиса, являются в греческом мире не правилом, а исключением. Правило в отношении женщин было не столь жестким, как у афинян. Аристотелю принадлежит смутное определение: «И женщина бывает хорошая, и даже раб, хотя, быть может, первая и хуже [мужчины], а второй и вовсе худ».

Отношение к женщинам у Гомера, да и в любом традиционном обществе, двояко. В нем присутствует некий мистический (хтонический) страх, соседствующий с подозрением женщины в причастности ко всякого рода злу. Начиная от Пандоры, опрометчиво выпустившей в мир все страдания людские, греческое предание содержит множество персонажей, на которых переносится вина за страшные последствия и подозрения в проявлении какой-то скрытой злонравной природы. Елена становится причиной Троянской войны, погубившей множество героев (хотя при этом она считается просто орудием богов), раздор в ахейском войске возникает из-за прекрасных пленниц Хрисеиды и Брисеиды, Клитемнестра убивает своего мужа – царя Агамемнона вместе с наложницей Кассандрой, которую тот привез из Трои. Даже Пенелопа – невольная виновница убийства женихов и войны на Итаке. Гекуба и Андромаха – не столько виновницы несчастий, сколько знак несчастья вообще, знак того, что любовь несет с собой несчастье. У Гомера есть только один непорочный образ – царевна Навсикая, которая не становится причиной какой-либо беды, поскольку ожидаемое сватовство Одиссея не состоялось, и герой отправляется на родную Итаку. Непорочность связана с незавершенностью наметившейся было истории.

Сирены одновременно прекрасны и ужасны. Калипсо и Кирка не так прекрасны, как Елена, зато страшны своим колдовством. Афина в хтонически громадном явлении – крайне опасна, а в антропоморфном виде одновременно приносит мудрость тем, кому покровительствует, и несчастье тому, кто действует против ее воли.

Эротизм у Гомера и архаических греков – крайне сдержанный, почти не ощущаемый. Гомер лишь упоминает, что Зевс почивает рядом со златотронной Герой, Парис – с Еленой «на кровати сверленой», Одиссей – в своих покоях с Пенелопой, а ранее – со сладострастной Калипсо в укромном уголке пещеры. Но при этом нет никакого намека на скабрезность или порнографию. И последующая традиция выставления в предметах искусства обнаженной натуры совершенно нехарактерна для микенских греков. Гомеровские «прекраснолодыжные» женщины явно носят длинные одеяния. Не говоря уже о «длинноодеждных» троянках.

При всей телесности картин гомеровского эпоса, они лишены всякой сексуальности. Брачное ложе Зевса и Геры целомудренно покрыто золотым облаком. Афродита после встречи с Архизом лишь сияет «красотой нетленной» своих ланит. При этом в отношениях мужчины и женщины у Гомера нет не только эротизма, но и никакой романтики. Это эпически-сдержанная форма, в которой любовь может быть только возвышенной. А вот последствия любви – вполне катастрофическими.

Единственный случай у Гомера, несколько продляющий отношения между мужчиной и женщиной за определенную грань – это история прелюбодеяние Ареса и Афродиты. И в этом случае попавшиеся в сети Гефеста любовники выглядят комически, и боги хохочут над ними. И снова мы не замечаем никакой непристойности. Максимум эротизма – это высказывание Гомера о теле совершающей омовение Геры – «будящее страсть». Куда свободнее Гомер в описании ее наряда: платье в узорах, золотые застежки, пояс с сотней кистей, серьги «с тутовой ягодой сходные», белое «как солнце» покрывало и «красивого вида подошвы».

Одеяния гомеровских женщин скорее напоминают изображения на микенских фресках, чем известные скульптурные изображения классического периода. Женщины eydzonos и callidzonos – «прекрасноподпоясанные», bathydzonos – «глубокоподпоясанные» – туго затянутые в поясе; bathycolpos – «с глубокой грудью», возможно с глубоким вырезом или высоким корсетом; tanypeplos – одетые в обтягивающие фигуру платья, а также eyplocamos, calliplocamos – «с прекрасными косами».

В