— Это Макс, — шепотом пояснила женщина Георгу, как будто это что-то могло ему объяснить.

— Ну и что?

Она отвела его в сторону:

— Он говорит о собаке. Макс расстался со своей подружкой, и им было никак не договориться, кому достанется собака. Кстати, меня зовут Хелен. А тебя?

Маленького роста, в узкой юбке и толстом вязаном пуловере, из выреза которого торчал поднятый воротник блузки, она смотрела на него осторожным вопросительным взглядом. Георг не мог понять, что он выражал — неприязнь или неуверенность. У нее были темно-русые волосы до плеч, одна бровь немного вскинута, сосредоточенно сжатые губы, энергичный подбородок.

— Георг. Я новый сосед Ларри. Ты тоже с немецкого отделения?

Она преподавала немецкий, защитила диссертацию по немецким сказкам, школьницей, а потом студенткой много времени провела в Германии. По-немецки она говорила свободно, лишь изредка тщательно подыскивала слово, потому что явно привыкла говорить правильно и точно.

— Значит, тебя заинтересовал собор? Ларри назвал тебя… — она опять на секунду задумалась, — исследователем соборов.

— Исследователем соборов? А что там особенно исследовать? Нет, я приехал, чтобы… Где твой бокал? Я схожу за вином — тебе принести?

Когда он вернулся с бутылкой и двумя бокалами, она рассказала о своей диссертации, о своей кошке Эффи. Потом спросила, имеет ли немецкое слово «Alraune»[26]такую же магическую коннотацию, как английское «mandrake»,[27]и рассказала сказку о человеке, который, вырыв мандрагору, вдруг почувствовал, как задрожала земля, услышал жалобный стон и в тот же миг увидел перед собой волшебника. Георг принялся строить гипотезы о возможных параллелях между «Alraune», «Rune»[28]и «Raunen».[29]Потом рассказал о своих впечатлениях от Франции и французов, о том, что ему понравилось в Нью-Йорке, а что в нем пугает. Ему было легко делиться с Хелен своими страхами, навеянными «каменной флорой». Она говорила умно и с большим юмором, а слушала с искренним участием. У Георга ком подкатил к горлу. Он так давно уже ни с кем не говорил по душам, тем более с женщинами. С Франсуазой он заводил серьезные разговоры хотя и редко, но охотно. До той ночи, когда застал ее у себя в кабинете с фотоаппаратом в руках. После этого он начал с недоверием относиться к ее словам, а свои контролировать, и их разговоры стали искусственными. Его вера в возможность нормального общения постепенно и как-то незаметно умерла. Ее отравили — сначала Булнаков и Франсуаза, потом марсельские переводчики, потом кюкюронские друзья и знакомые. Георг вспомнил вечер, когда он в десять часов пришел к Жерару в «Старые времена» на лосося с зелеными спагетти и тот встретил его особенно приветливо. Как показалось Георгу, слишком приветливо, фальшиво, с каким-то хищным, осторожным любопытством. Он развернулся и ушел и с тех пор избегал встреч с Жераром.

Георг истосковался по доверию. Не по тому доверию, с которым делаются серьезные признания и открываются тайны, а по элементарному, буднично-житейскому доверию, на котором основано человеческое общение. Но мог ли он позволить себе доверять Хелен? Кто кого вовлек в эту беседу — он ее или все же она его? А то, что он познакомился с ней у Ларри, а с Ларри в кафе? Действительно ли это случайные встречи или чей-то коварный план? Может быть, и Ларри, и Хелен, и Рыжий — звенья одной цепи, которая ведет к Булнакову? Георг поймал себя на том, что уже не слушает Хелен, а лишь изображает интерес и внимание. Что он мог сказать о себе, ничего о себе не раскрывая? Он старательно поддерживал беседу, поддакивал, хмыкал, неопределенно мычал, смеялся, кивал, задавал вопросы и был рад каждому поводу задумчиво опустить взгляд. Все это стоило немалых усилий.

Через какое-то время он извинился и оставил ее «на минутку». Когда он вернулся из туалета, Хелен не было. Стоя в своей комнате у окна, он вновь почувствовал стальной ком в горле. «Неужели я когда-нибудь опять смогу любить? — с горечью думал он. — Неужели я когда-нибудь опять научусь нормально общаться с людьми? Я явно схожу с ума. По-настоящему». По щекам его покатились слезы, и от этого стало немного легче, хотя ком в горле не рассасывался.

В комнату вдруг влетел кто-то из гостей. Ларри сложил плащи и куртки своих друзей и коллег на кровать Георга. Георг громко высморкался. Гости повалили в его комнату и стали одеваться. Вечеринка кончилась. Уходя, Хелен спросила его, нет ли у него желания познакомиться с Эффи. Это прозвучало вполне естественно, и взгляд ее выражал искреннюю симпатию. В нем опять всколыхнулось недоверие. Эффи? Кто такая Эффи? Ах, кошка! Он рассмеялся и договорился с Хелен о встрече.

Георг лежал на кровати и смотрел в окно. Брезжил рассвет; ясное небо было еще темно, но окна верхних этажей небоскребов на противоположном берегу Гудзона уже разрумянились от первых лучей солнца. Горящие окна — Георг не раз видел этот рассветный или закатный огонь и в окнах других небоскребов. «Этот город не только лес, это еще и горы, Альпы», — подумал он.

Ночью ему снились Кюкюрон, кошки и Франсуаза. Они собрали чемоданы и положили их в багажник, но ему никак не удавалось вспомнить, куда они хотели ехать. Или они просто решили бежать, не важно куда? Во сне что-то произошло. Что-то, что испугало его. Он чувствовал этот страх, даже проснувшись.

«Неужели это теперь — моя жизнь? — думал он. — Со мной происходят вещи, которых я не понимаю и на которые я реагирую лишь беспомощными движениями. Я должен действовать, а не реагировать на чужие действия». В последнее время он часто думал об этом. Разница между тем и другим была ему не очень понятна. Если реакция есть действие, так или иначе соотносящееся с действиями других людей и последовавшее в ответ на эти действия, то что же есть просто действие? Просто действий, которым не предшествовали другие действия, не бывает. Разве бывает действие, которое никак не соотносится с предшествующими ему действиями других людей, — ни дружественное, ни враждебное, никак не сориентированное на определенные обстоятельства, такие как, например, погода, или качество дороги, или интенсивность движения? Нет, не бывает. Значит, разницу между «просто действием» и реакцией на действие следует искать в том, как мы относимся к предшествующим действиям других людей. Можно сделать их предпосылкой своих собственных последующих действий в соответствии с желаниями и намерениями других. Или самому решать, какое значение они для тебя имеют. Может быть, в этом и есть решение проблемы?

«Хозяева жизни» просто изменили мир, и все зависит от того, как его интерпретировать. Георг рассмеялся и заложил руки за голову. Слежка за ним — это интерпретация его действий другими. А почему бы ему самому не интерпретировать эту слежку как след, по которому он мог бы пойти, как шанс, который он мог бы использовать?