– За что? – Карпенкофф поднесла стакан к глазам.

– Подождите! Он не сказал, как это называется! – завопил уже захмелевший Романович.

– Я бы назвал это УДАР ПО ПЕЧЕНИ № 1, – предложил Агвидор.

– Господин Бочвар, не нарушайте традиции и нашей L-гармонии, – предупредила Карпенкофф. – Называйте, называйте, называйте.

– Ну… название… – Бочвар почесал надбровия. – Давайте назовем это… ЖИДКИЙ ПАМЯТНИК ПРОЕКТУ ГС-3.

– Вполне лин жэнь маньи-ди, – одобрил я.

– А что будет твердым памятником проекту? – осторожно спросила Бок.

– Солдатский кал на белом снегу! – хохотнул Бочвар.

– Твердый памятник ГС-3 – двадцать кило голубого сала, ради которых мы собрались здесь, – с тупой серьезностью проговорил полковник. – Двадцать кило ждет от нас наша измученная страна.

– Двадцать кило вы никогда не дождетесь, – заметил Агвидор, играя свободной рукой с ворсинками живородящих обоев. – Шестнадцать – в лучшем случае.

– Почему “вы”, а не “мы”? – тупо спросил его полковник.

– Stop it, рипс пиньфади тудин! – подпрыгнула и коснулась плавающего потолка Карпенкофф. – Если кто еще раз заговорит о проекте – я сделаю ему малый тип-тирип по трейсу! Мы пьем ЖИДКИЙ ПАМЯТНИК! Кстати, а где музыка?

– Да, да, – вспомнил Витте. – Где музыка?

– Где музыка? – заревел Бочвар.

– Музыка! Музыка! – требовал Романович.

– Я хочу 45-MOOT! 45-MOOT! – прыгала, расплескивая ПАМЯТНИК, Карпенкофф.

– Марта, только не ГЕРО-ТЕХНО! – завизжал Бочвар. – Я тер на это в десятилетнем возрасте!

– Тогда BEATREX! И ничего другого для начала! Сегодня я сосу и направляю, рипс нимада!

– Слово дамы! Бэнхуй! – ввернул полковник.

Бочвар сочно плюнул в потолок, и вскоре мы уже терлись спинами, прихлебывая чудовищный ПАМЯТНИК, под “GNOY AND SOPLY”. Карпенкофф пробовала подмахивать полем, но у нее получалось не в волне.

Когда через 19 минут это убожество закончилось, Бочвар подтолкнул Витте к стойке:

– Гюнтер, не стройте из себя Гитлера-45! Machen das fertig!

Витте долго и нудно гремел бутылками и предложил нам слоистую мечту русского немца середины века. CHI CHI:

Мы пили с трудом и молча. Витте радостно подмигивал. Дверь хлюпнула, и вошел Фань Фэй. Его приветствовали облегченным визгом.

– Так! Все уже пьяные! – с шанхайской прямолинейностью заметил он.

– Фань, ваша очередь! – поцеловала его в голое плечо Карпенкофф.

Он понял все сразу и смело взялся за шейкер:

Это сильно, рипс бэйцаньди. Как и все, чего бы в наше спазматическое время ни касалась рука китайца. Все теперь работает на них, как в XX веке на американцев, в XIX на французов, в XVIII на англичан, в XVII на немцев, в XVI на итальянцев, в XV на русских, в XIV на испанцев и в I (кажется) на евреев. Говорю без тени зависти. Хотя и не без раздражения.

Всем настолько понравилось, что забыли спросить название. Я бы назвал CHINA XXI. Ты не против, сморкач?

– А вот теперь – 45-MOOT! И готовится Борис Глогер! – захрустела красными муравьями Карпенкофф. Как бы не так, фынцыхуа:

– Марта, я трясу только после вас.

Я не раскрашу носорога. А ее выставлю на желание, как дважды два. Мы все уже были немного в футляре, оставалось принять еще 2–3 дозы, чтобы съехать в печь. Карпенкофф как опытная апсара почувствовала во мне конкурента, но давить не стала – рявкнул ее любимый 45-MOOT. Она согнулась и просунула мне руку между своих плотных шелковых ног. Делать нечего, я ответно наклонился, и наши руки встретились прямо под моей простатой. Мы отMOOTили с ней три круга.

Чистый Космос, неужели так танцевали наши родители?! На Карпенкофф было страшно смотреть – физиономия ее после третьего круга была похожа на лицо несчастного Толстого-4, только вместо слез во все стороны летели солидные капли пота.

Одна из них попала в глаз (!) Агвидору (!!). Ругаясь, он схватил со стойки пирамиду минеральной и вылил себе на лицо.

– Ну, не стоит так откровенно брезговать моими естественными отправлениями! – Карпенкофф отпустила мою руку и, задыхаясь, легла на пол. – Ой! Я сейчас приобрету!

– У вас пот едкий, как моча репликанта. – Агвидор вытер лицо салфеткой. – Ведите себя прилично, рипс нимада.

– Не в бровь, а в глаз. Была такая русская поговорка? – спросил Романович.

– Была и другая, – заметил я. – Чужой пот картины мира не застит.

– Не понимаю, – улыбался Фань Фэй. – Это старрус?

– Правда, а что это значит, Глогер? – спросила Бок.

– Это значит, что следующим трясет Агвидор Харитон.

Все зааплодировали. Агвидор угрожающе встал с тумбы:

– Сейчас я вам тряхну. Мало не покажется.

– Только без няо! – предупредила Карпенкофф. – И первым пьете вы!

Агвидор взял в левую руку бутылку дубового аквавита, в правую куб “Кати Бобринской” и подмигнул мне.

Внезапно энергия направленного взрыва разнесла полутонную дверь, ворвалась внутрь бункера.

– Круши их, братья! – закричал Иван, выдергивая обрез из-за пояса и первым бросаясь вперед.

Шестеро смельчаков кинулись за ним.

Внутри бункера было дымно, но не темно: взрыв не повредил проводку. Из тамбура вглубь вел коридор. В конце его показалась охрана – трое беложетонников. Сергей, Мустафа и Карпо метнули гранаты.

– Ложись! – скомандовал Иван, и братья кинулись на пол.

Три взрыва слились в один. Осколки впились в бетонные стены, куски тел полетели по коридору.

– Вперед! – вскочил Иван. – Не дадим им продыху!

Они побежали по коридору. В глубине бункера раздался сигнал тревоги. Солдаты стали выскакивать в холл из столовой, где только что начался обед. Братья встретили их шквальным огнем из обрезов. Дым от самодельного пороха заволок холл.

Солдаты падали, живые пытались прорваться к оружейной. Но снова полетели три гранаты, и через пять минут со взводом беложетонников было покончено. Мустафа и Николай закололи раненых, Иван смахнул со своего обветренного лица каплю чужой крови: