В комнату вошёл папа Иннокентия. Осмотрев наш вокзал, папаша вздохнул и сказал, присев на корточки:

– Главного у вас не хватает, ребята, главного…

– Чего же? – хладнокровно спросил я.

Я и тогда полагался, и сейчас полагаюсь на своё хладнокровие. Поэтому в характеристиках, регулярно выдаваемых мне разнообразными комиссиями по делам несовершеннолетних, с удручающей регулярностью встречалась запись: «Замедленная реакция, отставание умственного развития, лжив».

– Главного, ребята, главного у вас не хватает. Вокзальной этапно-пересыльной тюрьмы!

Мы с Иннокентием многозначительно переглянулись.

В семье Федюнина постоянно кто-то сидел, скрывался, грыз мёрзлую пайку, обрубал сучья, йодировал золотоносную породу, мантулил на цырлах, перекидывался через ряды колючего заграждения. Нет, конечно, время от времени кто-то из членов семьи шиковал в городе Сочи и рвал ленты с банковских пачек ловкими пальцами. Но в основном – нет, в основном – стройки и химия, прокладка БАМа и двадцать пять замесов за смену.

Освобождалась по майской амнистии сестра, а бабушка хозяйским шагом входила в камеру, и за ней лязгали запоры.

Дедушку принимали на кармане в трамвае 20-го маршрута, а в углу прихожей оттаивал фанерный чемоданчик откинувшегося двоюродного брата.

За нападение на инкассатора на заводе клапанов объявляли в общесоюзный розыск шурина, а в дом приходила весточка, что свояк уже рванул грудью в солнечной Мордовии финишную ленту.

Мамины нежные руки крутили вохровцы на проходной молочного комбината, а из СИЗО выпускали тётю, и весело чирикали воробушки.

Своего родного старшего брата Федюнин вообще, кажется, до пятнадцати лет не видел – настолько тот был занят. Только фотокарточка на серванте. Сервант потом по конфискации увезли, и фото прикрепили к обоям кнопками.

Кто-то из федюнинских ласково щурился на черноморское солнышко, а кто-то, скусывая сосули с усов, кайлил мерзлоту.

Свёкры и кумы, всяческие деверя и золовки, безумные жулики-кузены из города Кузнецка (знатоки меня поймут), душегуб-племянник, тесть-карманник и прочие, и тому подобные единокровцы осуществляли некий тюремно-посадочный круговорот, подчиняясь в своих действиях только им внятному смыслу.

Казалось, что семья Федюнина была осколком древнего жреческого рода, пронёсшего через муть веков и гарь гонений некий тайный ритуал. Как вода изливается из облаков в океан-прародитель, как из остывшего пепла отряхивается феникс, как змей гермеситов впивается в свой хвост, так и каждый член семьи Федюнина бестрепетно нёс своё родовое предназначение, своё молчаливое тайное служение, своё сакральное знание по пересылкам, СИЗО, ШИЗО, ИТК и ВТО.

Это был вековечный хоровод посолонь – с тюрьмы на волю, с воли в тюрьму. И лучевые татуировки на семейных запястьях казались символами вечного возрождения животворного солнца.

Сам Федюнин присоединился к семейной традиции довольно поздно – лет в шестнадцать.

Родные даже волновались из-за его замедленного развития.

И. С. Федюнин (к.ю.н.) берёт меня с собой в двух случаях: когда испытывает денежные затруднения или когда знакомство с женщинами становится для него насущной необходимостью.

В первом случае я скаредно скриплю, предостерегая от трат. Во втором случае служу выгодным фоном.

У Иннокентия Сергеевича есть обязательные фразы, обеспечивающие ему одинокий ночлег со стопроцентной гарантией.

Первая фраза: «Девочки! Купите дяде водочки…» – произносится Кешей с фирменной интонацией ослепшего робкого оленёнка, потерявшего маму. Некоторые женщины отзываются на этот НЛП-залп буквально. И покупают. Потом эти женщины бродят по Самаре в драных пальто на прожжённых комбинациях и, шаркая галошами, поют. А ведь только вчера увидали Кешу из окна «порше».

Некоторые женщины не покупают. Не знаю почему. Что-то их предостерегает, что ли… Таким я говорю голосом, полным значения: «Вы упускаете редкую возможность узнать о нас побольше. Мы не будем извиняться за свои чувства!»

Вторая фраза звучит чуть более пряно: «Девушка! Не желаете ли скоротать вечер в компании двух или трёх набожных мужчин?»

Тут вступаю я и благочестиво говорю: «Или более».

Но Иннокентий верит в мою звезду и продолжает брать меня с собой.

Многие мужчины притворяются, чтобы совершить своё великое эволюционное предназначение: безнаказанно и бесплатно искалечить жизнь максимальному количеству женщин.

Это такие гонки: менее ста, и всё! ты в самом низу иерархии! Трёшься на самом дне, и на тебя прочие откормленные и счастливые самцы смотрят, как сторожа зверинца, – ниже падать некуда.

А Кеша Федюнин совершенно не притворяется. Метод Иннокентия величав. Федюнин просто мрачно сидит. Этого вполне достаточно. Иные-прочие суетятся, хитрят, изворачиваются, наряжаются. А Федюнину достаточно войти и сесть грозовым холмом. Через полчаса все райские птицы округи слетаются к этой роковой горе. Доктора философии, официантки, студентки, отставные балерины, фитнес-девы, фотоняши, пышки, худышки, лысые, с локонами, цыганки, шведки… И дочери их. Если Кеша ещё и насупится, то нетвёрдой походкой к нему безвольно бредут феминистки и женщины-старообрядцы.

Оставил на час в аэропорту! На час! Недоразумение с автомобилем. Прибегаю. Кеша неторопливо говорит каким-то молодайкам с рюкзачками: ладно, мол, можете мне позвонить. Я присел мгновенно рядом, пригладил волосики и умильно заулыбался. Руки сложил на коленях. А Кеша продолжил: только до среды не звоните, звоните в пятницу!

Не поверил ушам. Заглянул в глаза собеседниц Кешиных.

Позвонят.

Тут я вскочил и высказался очень горячо. Адресовался преимущественно к доброй матери-природе.

– Я не пью, Джон! Такое дело…

– Что, что случилось?!

– Не пью я! Что случилось… Не пью! Вот…

– Который уже час не пьёшь?

– От тебя никакой поддержки, Джон… Разве так можно?

– Мне приехать и обнять тебя? Поддержать в трезвости?

– И сразу травля, Джон! Сразу змеиное шипение! Мне не нравится то, что я вижу в тебе трезвым… Наверное, я в тебе ошибался…

– Ну, выпей.

– Единственное дельное предложение за весь этот чудовищный разговор. Не мог сразу так сказать? Что ты из меня жилы тянешь?!

Метод опровержения Федюнина прост.

Сидели недавно в художественно освященном заведении. Я ломал руками чурек и макал его в мясо, подпевая дутару. А Кеша внимательно слушал культуролога-рекламщика из Москвы.