Инвалидная коляска была выполнена в стиле Китака — широкая колесная база, большие колеса, прочные высокие подлокотники, спинки нет. По сути брусья на колесиках — в пределах коляски пользователь мог перемещаться вполне свободно. Однако она была слишком велика и громоздка для быстрых финтов и обманных маневров.

Главная соперница Миюки, Ли-Ан Ван, выбрала совершенно иной подход. Она была с Тайваня и в детстве пережила странный припадок, после которого левую сторону ее тела парализовало. С тех пор правая сторона приобрела изумительную скорость и контроль над всем телом, что позволило Ли-Ан Ван скрывать, что функционально она разделена на две половинки. Используя силу правой части тела, она манипулировала левыми конечностями как кнутом, направляя их точно в цель. Ее коляска — модель Ван-шу. На этой конструкции, сложной, как швейцарские часы, пользователь мог выполнить серию четких закруток, стремительно атакуя и неуловимо уклоняясь. Недостатком коляски была хрупкость механики. Ее можно было вывести из строя сильным ударом по незащищенной оси маленьких колесиков — правда, в соревнованиях по ката особых последствий это не имело.

Два разных инвалида. Два разных стиля и две очень разные машины. Две не погодам развитые девочки из разных уголков мира. Это будет нечто.

Я вынул ручку, листок бумаги и торопливо описал, как волнуюсь, ожидая это представление в зале, где когда-то хранилось оружие камикадзэ, боевых сил, обеспечивших себе мифическое место в истории как последнее воплощение неувядающего японского боевого духа.

В такие моменты я больше не был Билли Чакой — безнадежным преследователем гейш, невольным негативом японских воров в законе, вспыльчивым законченным поклонником старины, неумелым детективом, разнюхивающим истинные причины смерти знаменитого друга. Я даже не был Билли Чакой — первоклассным журналистом и другом азиатских тинейджеров по всему миру, скромным эгоманьяком и вдохновителем отвратных киносценариев.

Я был парнем, что трепещет пред миром неизменно чудесным и новым.

Я почти надеялся, что Синто будет ждать меня перед спортзалом, зловеще посасывая «Майлд Севен». Вряд ли он и впрямь поехал на похороны, но хотя бы не ждал меня. И шестерки якудза тоже, и придурки в дешевых черных костюмах. Я готов был плясать от радости.

У меня в запасе имелось несколько часов, и я решил сесть на поезд в Сибуя, чтобы помянуть Сато Мигусё по-своему, приватно — посмотреть один из величайших его провалов, фильм «Двойное желание». О парне, который влюбляется в женщину, а может, в двух женщин, а может, просто сходит с ума, или она сходит с ума. В международный прокат фильм не выпускался, поскольку якобы напоминал какую-то ленту Луи Бунюэля. Очевидно, это было в те дни, когда режиссеры еще не гордились тем, что передирают кино друг у друга. В общем, мне хотелось посмотреть и оценить самому.

В поездах я вспоминаю, отчего предпочитаю ездить на машине или, скорее, чтобы меня возили. Поезда меня угнетают. Я в них как в плохом французском фильме о томлении духа.

В американских поездах я вспоминаю старые блюзы. Кто-то непременно разбивает чье-то сердце, уезжая на поезде в поисках лучшей жизни. Южане мигрируют на север, жители восточного побережья бегут на запад, и все на поездах, и все чего-то ищут. Теперь, когда в Америке больше нечего искать, поезда — словно рудиментарный орган, сеть древних останков черного металла.

В Японии все иначе. Поезда — воплощение ультрасовременной технологии, в них всегда чисто, как в операционной. Ради прославленной эффективности они так набиты, что некуда втиснуть сентиментальность. В поезде даже не ощущаешь, что путешествуешь: тебя просто пересылают из одного места в другое, как единички и нули по Интернету. Японские поезда тоже угнетают, только по-своему.

Может, поезда на меня так давили, потому что они — замкнутая система: ни восторга открытой дороги, ни траектории, ни шансов, ни задержек. Никакой свободы. Никаких водителей с глупыми усами. Все строго и несмешно, как стальные рельсы под колесами.

Вероятно, поэтому коммивояжеры прятали головы в последние номера «Любвеобильной блондинки» или «Насильника», в которых чернильные персонажи переживают героические сексуальные приключения и живут многосерийной двумерной жизнью. В манга никому не надо садиться в поезд и тащиться на осточертевшую работу, возвращаться в картонные дома и среднестатистические семьи.

Я не читал манга, но у меня имелись свои эскапистские фантазии. В поездке я думал о Флердоранж, стараясь вообразить, что она в данный момент делает. В переполненной электричке точно не едет.

Что интересно, в физическом смысле я ее представить не мог. Я видел лишь фрагменты — неестественно белое лицо, пряди темных волос, мокрой дохлятиной обвисшие на плечи. И, конечно, кроваво-красный рот гейши со смазанным уголком, точно подпись с закорючкой, намеренный огрех в высокопробной японской керамике.

А в остальном она была совершенно неразличима. Я не помнил, высокая она или нет, как она говорила или что сказала. Ее жесты возвращались обрывками, как в замедленной съемке, из которой вырезана половина кадров. Чем упорнее я пытался мысленно слепить ее образ, тем неосязаемее она становилась. Как говорится в пословице, все равно что рукой хватать туман.

В результате у меня остались только слова. Путаные прилагательные, неясные эпитеты. Экзотичная… опасная… непостижимая… прекрасная. Но ни черта не поможет мне ее найти.

И из-за этого — рыхлой связки невыразительных прилагательных и сырых образов — я пинал ногами и бил, меня пинали и били, я оконфузился и был выброшен из роскошного тайного корпоративного борделя? Из-за этого я связался с отбросами общества, не исполнил свой журналистский долг на важных соревнованиях молодых азиатских инвалидов и создал очередной потенциальный источник трений с Сарой — которая далека, лишилась зуба, стареет и теряет терпение?

Да.

И это лишь начало, дальше будет хуже. Ибо в отдаленном, навеки непознаваемом уголке сознания я помешан на гейшах. И никакой здравый смысл не образумит меня, если появится гейша, — ни гангстеры, ни смерть друга, вообще ничто.

Вот насколько я был одержим.

Фильм Сато оказался увлекательным, но заметить это было толком некому. Его показывали в одном из мэйга-дза,[38]которых понастроили по всему Сибуя. Такой кинотеатр вмещает всего человек сто пятьдесят. Сегодня в нем были только я и парочка влюбленных студентов — должно быть, на первом свидании. По ходу дела парень, запинаясь, с претензией на художественность косноязычно толковал фильм девушке, а та автоматически шепотом соглашалась.

ОН: Такой монтаж… напоминает мне… сцену из фильма «Горький чай Петры фон Браун»[39]режиссера Забрискиева. Ты, гм, знаешь такой?