Мухина считала, что установка «Рабочего и колхозницы» у ВДНХ — ее личное и едва ли не самое серьезное поражение. К своим работам она вообще относилась довольно своеобразно. «У меня несчастье, — говорила она. — Пока делаю вещи, я их люблю. А потом хоть бы их не было…»

Характер у Мухиной был непростой. Чекист А. Прокофьев, начальник строительства Дворца Советов, замечал, что боялся в своей жизни только двоих людей — Феликса Дзержинского и Веру Мухину. «Когда она смотрела на меня своими светлыми глазами, у меня было чувство, что она знает все мои самые сокровенные мысли и чувства», — признавался мужчина.

С властью Вера Игнатьевна предпочитала не спорить. Единственный случай, когда она попыталась убедить Кремль изменить свое решение, касался сноса Казанского собора, стоявшего возле Исторического музея на Красной площади. Лазарь Каганович внимательно выслушал Мухину, а потом подвел к окну кабинета, выходящему на собор Василия Блаженного, и произнес: «Будете шуметь, мы и этот курятник уберем».

Больше Мухина и не шумела. «К режиму она относилась нейтрально, — рассказывал мне правнук скульптора Алексей Веселовский. — Мне кажется, она вообще была вне этого процесса. Хотя после воронежской ссылки понимала, что происходит в стране. По семейной легенде, когда ее уговаривали лепить Сталина, домашним она говорила: «Я не могу лепить человека с таким узким лбом». Когда же уговоры стали более настойчивыми, она позвонила Молотову: «Я не могу лепить без натуры. Пусть Иосиф Виссарионович назначит мне время, я готова». Молотов позвонил в московский горком партии и сказал: «Не отнимайте время у занятых людей». В результате памятник сделал кто-то другой.

Сын скульптора Всеволод Замков писал в своих мемуарах: «Показательно, что она не создала ни одного прижизненного портрета членов политбюро и других членов партийного руководства. Единственным исключением является портрет наркома здравоохранения Каминского, вскоре после того арестованного и расстрелянного за отказ подписать фальшивое медицинское заключение о смерти Орджоникидзе. Естественно, она не могла избежать участия в конкурсах на памятники Ленину. В обоих случаях ее предложения были отвергнуты приемными комиссиями, отмечавшими художественные качества моделей. Интересно отметить, что портрет 1924 года был признан «жестоким и даже злобным», а в макете 1950 года (Ленин с рабочим, держащим винтовку и книгу в руках) было обращено внимание на то, что основным персонажем является рабочий, а не Ленин».

Кстати, позировать Мухиной считалось хорошим знаком. Все, кого она лепила, обязательно получали повышение. Когда Вера Игнатьевна делала бюст маршала артиллерии Воронова, то на последний сеанс он явился с ящиком шампанского. В ответ на недоуменный взгляд Веры Игнатьевны он рассказал, что среди генералов ходят слухи, будто каждый, кого она слепит, получает повышение в чине: «Выше моего, маршальского, чина в артиллерии не было, так надо же, сегодня в газете нахожу — учрежден новый чин главного маршала артиллерии, и я его получил!»

Домашние звали Веру Игнатьевну Муней. С близкими она была совсем другим человеком — мягким, заботливым, нежным. «На дачных фотографиях, — говорит Алексей Веселовский, — она такая уютная бабушка-бабушка».

На одиннадцать лет Вера Игнатьевна пережила своего мужа. До последнего дня возле портрета Алексея Андреевича на ее прикроватном столике стоял букет свежих цветов…

Самой Мухиной не стало в сентябре 1953 года. Здоровье она подорвала на работе над памятником Горькому, на открытии которого в ноябре 1952-го уже не присутствовала.

По словам правнука, «она умерла от стенокардии — болезни каменотесов».

На Новодевичьем кладбище на могиле Алексея Замкова и Веры Мухиной лежат две мраморные плиты. «Я сделал для людей все, что мог» — выбиты на одной из них слова доктора. «И я тоже» — можно прочесть на надгробии его супруги.

В районе Патриарших прудов есть большой продовольственный магазин. Весной 2013 года я случайно там оказался. Уже на входе понял, что происходит что-то необычное: едва ли не половина посетителей магазина, отложив свои корзинки-тележки, внимательно смотрела в сторону отдела фруктов. Повернувшись в том же направлении и присмотревшись, я понял в чем дело — у прилавка стояла Элина Быстрицкая. Одна из самых ярких звезд Малого театра, снявшаяся в десятках кинолент, для большинства она — прежде всего Аксинья из «Тихого Дона».

Москва была увешана афишами юбилейного вечера актрисы. А потому ни для кого не было секретом, что Быстрицкой вот-вот исполнится 85 лет. Потому, наверное, во взглядах женщин читался особый интерес. Но выглядела Элина Авраамовна превосходно: роскошные белые волосы были уложены в пышную высокую прическу, а за стильным плащом угадывался брючный костюм. Лишь медленная походка выдавала достойный возраст.

Удивительное дело: волею профессии я довольно часто встречаюсь с людьми известными и, как думал, уже привык не реагировать на появление знаменитости. А тут вдруг поймал себя на мысли, что вместе со всеми наблюдаю за Быстрицкой и даже пытаюсь выследить, что именно из фруктов актриса собирается приобрести.

Элина Авраамовна к подобному вниманию к своей персоне привыкла. А потому, не обращая внимания на десятки устремленных на нее глаз, спокойно взяла коробку с черешней и прошла к кассе. Стоило ей направиться в сторону выхода, как магазин вновь зажил своей обычной жизнью. Но только не я. Чувствуя себя провинциальным поклонником, я решил проводить актрису до улицы. К тому же, мало ли, вдруг понадобится помощь. Я знал, что она живет на одной из соседних улочек, и был готов донести покупки до дома. Но уже в дверях магазина актриса достала ключ от машины. Что ж, так было даже интереснее: мною овладел чисто обывательский интерес — сядет ли Быстрицкая сама за руль.

Элина Авраамовна передала ключ водителю и расположилась на заднем сиденье белого «ягуара». Машина рванула с места и через пару мгновений неожиданное появление актрисы, чья статная фигура, казалось, просто излучает уверенность и достоинство, осталось лишь в моих воспоминаниях.

К счастью, мне было что вспомнить. Несколько лет назад Быстрицкая согласилась ответить на несколько моих вопросов и назначила встречу в Малом театре, где она служит вот уже не один десяток лет.

Начал я, правда, с разговора о кино.

— Элина Авраамовна, вы снялись во многих фильмах, но для большинства зрителей по-прежнему остаетесь Аксиньей. Не обидно?

— Так ведь и такого уровня литературы, как шолоховский «Тихий Дон», больше нет. И образа такой глубины нет. Поэтому я отдаю себе отчет, какое значение это имело в моей актерской биографии, и абсолютно не обижаюсь.

— Нонна Мордюкова часто рассказывает, что хотела покончить с собой, когда роль Аксиньи Сергей Герасимов доверил вам.

— Актеров утверждал на роли лично Михаил Шолохов. Когда он увидел меня, то воскликнул: «Так вот же она, Аксинья!» А Мордюкова… Я хорошо помню, как после первого общественного просмотра она подошла и сказала мне: «А ты все-таки сыграла, проклятая!»