– Сразу двоих спускаем… – сообщил старший лейтенант. – Вертолет едва держится… Не ходите под ним. В обход безопаснее.

В этом он был прав. Самое большое дерево, удерживающее корпус вертолета снизу, стонало, пытаясь вцепиться корнями в землю, но корни скрипели и вырывались из каменистой земли. В любой момент они могли не выдержать многотонной нагрузки, а если упадет это дерево, остальные будут удержать остатки вертолета не в состоянии.

Блок под двойной нагрузкой заскрипел сильнее. Спускались два солдата. У одного левая рука в окровавленных бинтах от плеча до локтя, у второго обе руки забинтованы, но бинты не окровавлены. Но оба – с автоматами, и еще из сетки начали осматриваться. А едва сетка приземлилась, солдаты самостоятельно из нее выбрались, щелкнули предохранителями автоматов и с оружием наперевес двинулись в другую сторону, выполняя, должно быть, приказ своего командира. Туда, где стреляли. Я впервые увидел, как эти спецназовцы носят автоматы. Не на длинном ремне, как все солдаты, а на укороченном, так, что в обычном состоянии автомат не на животе висит, а на груди. При этом, чтобы начать стрелять, нужно вдвое более короткое движение сделать, чтобы упереть приклад в плечо.

– Еще пару принимайте…

Парами, как понял я, спускали тех, кто относительно боеспособен и может в каких-то условиях сам, без посторонней поддержки, передвигаться по земле, то есть ноги целы. По крайней мере, может перемещаться в опасное место, чтобы стрелять.

А что еще в бою надо. Не на священника же надеяться…

И не на авторитетного кидалу тем более…

Но сверху спускали ограниченно боеспособных, хотя там еще остались и более тяжело раненные, и ограниченно боеспособные сразу, без разговоров, выдвигались в передовую линию. Этот факт уже заставлял задуматься. Значит, те, кто раньше вышел в охранение, не в состоянии сдержать бандитов и наше положение не настолько уж хорошее, чтобы отлеживаться тем, кому стрелять, может быть, просто больно. Даже здорового человека отдача приклада при очереди лупит в плечо так, что синяки остаются. А уж раненому стрелять тем более больно. Тем не менее мальчишки эти, через боль перешагнув, в бой идут…

Что же там, в полутора сотнях метров от нас, происходит?

Однако что-то происходило не только с этой стороны. Внезапно автоматные очереди и с другого направления раздались, оттуда, куда старший лейтенант Воронцов семерых солдат отправил. В ту же сторону мы раненых относили и отводили. А дозор, матерь его, куда-то дальше двинул. И теперь оттуда тоже стреляли…

Настоящий и порядочный капитан, говорят, терпящее крушение и тонущее судно всегда покидает последним. Но вот в чем вопрос – являюсь ли я в данный момент тем капитаном, который обязан вывести всех людей и только потом покинуть борт самому, даже и особенно учитывая то, что корпус вертолета все более и более кренится и готов в каждый момент наших действий сорваться со склона. Конечно, до дна ущелья не так и далеко, не более сорока метров, и эти сорок метров корпусу предстоит не падать, а катиться, тормозясь о стволы деревьев. Скорость скатывания стволы замедлят, хотя совсем такую тяжелую машину едва ли остановят. И я совершенно не знаю этой техники, не могу даже предположить, существует ли угроза взрыва, или, если двигатель заглох, а винты сломаны, взрыва и пожара не будет. Я даже, по большому счету, не знаю, чем эти вертолеты заправляются. Кажется, керосином… Но насколько он взрывоопасен в нашем положении – это мне неизвестно, как неизвестно и капитану Павловскому. Я спрашивал, он вообще с вертолетами мало дела имел. Я вот знаю, что здесь есть бачки со спиртом. И даже знаю, где они расположены. Спирт предназначен для противообмораживающей системы, хотя часто применяется в других целях, но, естественно, не в такой обстановке.

Конечно, по большому счету, капитан тонущего судна – это командир экипажа, а никак не командир пассажиров, а особенно только части пассажиров, каковым я являлся на момент вылета. Это все так, но экипаж погиб, а я на себя взял право командовать теми, кто остался. Являюсь ли я в данном случае капитаном тонущего судна? И должен ли я до конца оставаться на борту, хотя мое дело, скорее всего, командовать боем там, внизу, а здесь следовало бы доверить эвакуацию пограничникам. Там, на склоне, сейчас мои мальчишки, мной обученные и подготовленные, к моим командам и действиям привычные, теперь уже под командованием другого старшего лейтенанта заслоном встали. С первым противником они, кажется, благополучно и с удовольствием справились. Но к первой группе подошла помощь, и сейчас там, на склоне, мне издалека кажется, появились какие-то осложнения.

Я знаю, что у меня во взводе не осталось гранат «ВОГ-25».[8]Мы их все передали еще на перевале тем, кто нам на смену пришел. Таскать с собой лишний груз с перевала и на перевал – ненужная роскошь. И полностью освободили все подсумки «разгрузок». И взрывы «ВОГ-25» идут оттуда, где сидят наши, со скалы. А сами выстрелы из «подствольника» снизу слышатся, где наших нет. Если стреляют навесом, а стреляют, похоже, только так, потому что стрелять прямой наводкой смысла нет, если только они не хотят скалу обрушить, что, в принципе, скорее всего, невозможно, могут нашу засаду накрыть. А если есть у бандитов хороший гранатометчик, обязательно накроют, потому что на скалах, как правило, трудно найти дополнительное укрытие в дополнение к первоначальному, трудно среагировать и вовремя переместиться. Но там же, однако, и «РПГ-7» стреляли, кажется, даже парой, они-то уж точно со скалы стреляли, а взрывы уже снизу слышались. У заслона, который я выставил, не было «РПГ-7». Значит, захватили у первой группы боевиков, уничтоженной, надо полагать, полностью. «РПГ-7» с «подствольником» по поражающей силе сравнивать не стоит – разница громадная. И из «РПГ-7» можно накрыть любого гранатометчика противника. Главное, видеть его. Должно быть, не видят, должно быть, укрытие у гранатометчика бандитов хорошее, потому что со второй группой бой перешел в вялотекущий и позиционный. А без грамотного, опытного командира в таком бою трудно. Вообще ситуация непонятная, и может по разному обернуться. И многое будет зависеть от командира группы. Командир должен момент прочувствовать, когда что-то предпринять следует. Это совсем не теоретический момент, которому могут в училище научить даже пограничника. Это исключительная прерогатива боевого опыта, которого старший лейтенант Валуев не имеет, следовательно, вероятно предположить, что не сумеет он правильно себя повести в трудной ситуации.

И плохо то, что парни на скале от нас отрезаны. Чтобы им при необходимости оттуда уйти, следует двигаться по открытому и неудобному для быстрого перемещения склону. Сразу мишенью станешь, только высунешься. Когда я парней посылал, я предупредил старшего лейтенанта Валуева, что отходить с места засады будет невозможно, следовательно, необходимо работать на полное уничтожение противника, чтобы никто не мог помешать уйти. В первый раз все, кажется, получилось. И выстрелы «РПГ-7» тому подтверждение, и еще вдобавок очереди из ручного пулемета. Ребята подвооружились, потому что у нас у самих не только с гранатами, но и с патронами тоже туго, хотя первоначально к длительному бою я готовиться и не собирался. К сожалению, готовиться надо, потому что капитан Павловский сообщил мнение моего радиста, который пытается отладить разбитую вертолетную рацию, что шансов восстановить связь два-три из ста… Если не удастся, то придется ждать, когда нас искать начнут. А если грозы идут затяжные и частые, то вполне может статься, что не сразу пробиться к нам смогут. Хуже то, что мы сами от маршрута перелета сильно уклонились, обходя грозовой фронт стороной. В первую очередь искать нас будут по привычному маршруту и рядом с ним. И только потом уже расширят круг поиска. На это время нужно. Но все-таки найдут, в чем я лично не сомневаюсь. Не те сейчас времена, когда найти не могли и не имели такой возможности. И вопрос упирается только и исключительно во время. И нам это время следует продержаться. А чтобы продержаться, следует хотя бы патроны иметь. Вот потому я и обратился к своим парням, которых первоначально хотел вообще в дело не пускать. Я не команду отдавал, я просто попросил: