Воскресенье, шестнадцатое июня. Время где-то между четырьмя и шестью часами утра.

Последние два или три часа Козак провел в статичной позе. Он сидел на подстилке, в качестве каковой служил тонкий поролоновый матрас. Иван вытянул ноги, насколько позволяли кандалы, прислонился спиной к стене. Теперь на нем была тюремная роба оранжевого цвета: широкие штаны без ремня, которые при ходьбе приходилось поддерживать, чтобы не упали, и длинная, до колена рубаха. Сокамерник Ивана выглядел почти так же, с той лишь разницей, что его роба уже изрядно выносилась, засалилась, покрылась пятнами и разводами.

Стальные наручники с Козака сняли уже здесь, в изоляторе. Вместо них на него надели самые настоящие кандалы. Ножные браслеты соединяла между собой цепочка, совсем короткая, сантиметров в двадцать. К ней крепилась другая, полутораметровой длины, крайнее звено которой было вдето в металлическую скобу, вмурованную в бетонный пол. На правом запястье Ивана оказался браслет, цепочка от которого тянулась к другой скобе. Точно такие же украшения носил и сокамерник Ивана.

Длина цепей была подобрана с умыслом. Ее доставало, хотя и внатяг, чтобы справлять естественную нужду в дыру с постоянным сливом, проделанную в полу. Но перебраться в противоположный угол камеры или подойти к двери никак не выходило.

Будь иначе, Иван без передыха дубасил бы в дверь и требовал бы вызвать местное начальство или отвести себя к нему. Кстати, он давно уже разобрался бы с этим Саидом, научил бы сокамерника правилам общежития.

— Аллах акбар! Аллах акбар!

Козак выругался про себя. И когда у этого долбанутого басурманина батарейка сядет?!

«У чувака уже сутки с лишним рот не закрывается! — подумал он. — Как минимум двадцать четыре часа! А ведь он, этот псих, наверное, и раньше, когда сидел тут в одиночестве, гнал эту пургу. У него уже горло пересохло — вон, каркает, как ворона».

Раковины с краном здесь не было, а слив в толчке сделан так, что надо сильно исхитриться, чтобы зачерпнуть горстью толику воды, не говоря уже о гигиенических и прочих моментах. Количество питья оказалось ограничено, и это еще мягко сказано. Сутки с лишним назад, когда в эту камеру законопатили нового постояльца, охранники забросили внутрь два трехлитровых пластиковых бачка с водой и забрали пустую тару. Один достался Саиду, другой — Ивану. Хочешь — пей, хочешь — умывайся. Три литра воды на сутки! И это при том, что в камере нет кондишена, а если и есть, то он выключен, из-за чего температура здесь далеко не комфортная — около тридцати.

А может, бачок с водой был выдан и не на сутки, а на больший срок. Кто его знает. Дверь камеры за все это время не открывалась ни разу, даже к глазку, сколько мог судить Козак, никто не подходил. Еды пока не приносили. Правда, кое-что из съестного у местного старожила при себе имелось. Иван заметил надорванную упаковку MRE[6], лежащую у изголовья голосистого туземца и такую знакомую с виду.

Саид вновь заворочался на своей подстилке. Он сделал экономный глоток воды из трехлитрового пластикового бачка, уже почти пустого.

После чего этот чтец-декламатор уселся в классической позе, хорошо знакомой Ивану, многократно виденной им в самых разных местах на протяжении многих лет.

— Аллах акбар! Аллах акбар! — заголосил он.

— Да на хер ты своему Аллаху вперся?! — угрюмо заметил Козак. — В Священном Писании сказано: «На все воля Божья!». Раз ты тут сидишь, значит, такова воля высших сил! — сказал Иван и криво усмехнулся.

«Вот придурок! — подумал он. — Эти же слова ведь применимы и к тебе самому, к твоей нынешней ситуации. Да, Иван, ты, в сущности, такой же придурок, как этот Саид. Разве что не бьешь себя пока тапкой по черепушке и не долбишься лбом в пол, отбивая поклоны. Но у тебя еще все впереди. Посидишь тут пару-тройку месяцев, да еще в такой компании, тоже начнешь кричать болотной кикиморой и шлепать себя по затылку».

Саид снял свои тапки на тонкой кожаной подошве, подобрал под себя ноги, уселся так, что Козаку были видны его спина с разводами от проступившей соли и грязные ступни.

Оставаясь на своей замызганной подстилке, он завел все ту же пластинку, уже опостылевшую его соседу по камере:

— Аллах акбар! Аллах акбар! Аллах акбар!

Похоже, этот тип готовился к утреннему намазу. Да, так и оно и вышло.

Саид то поднимал сложенные ладони до уровня плеч, то касался ими мочек ушей и хрипло заголосил:

— Ашхаду алля иляха илля-л-лах! Ашхаду алля иляха илля-л-лах[7]!

— Идиот!.. — пробормотал Козак. — Что ты корчишь тут из себя? Кому предназначаются эти твои вопли?! — процедил Козак. — Кого ты призываешь на молитву? Нас здесь всего двое, кретин! Я — гяур, кяфир, иноверец! И ты, полный придурок, у которого твой Аллах отобрал разум!..

Саид на какое-то время смолк. Дыхание из его легких вырывалось с присвистом, как из дырявых мехов. То ли его оставили силы, то ли он обдумывал то, что услышал от своего соседа по камере.

Этот псих, естественно, ни слова не понимал по-русски. По-английски, кажется, тоже. Иван пытался заговорить с ним на заморском языке, но Саид никак не отреагировал на это. Во всяком случае, он ничем, ни жестом, ни словом, ни взглядом не дал понять, будто уразумел, что именно ему было сказано.

Обращаться к сокамернику на арабском, родном для этого типа, не захотел уже сам Иван, чтобы не засветиться по этой части, не выдать себя. В этом помещении камерного типа были установлены сразу три телекамеры, работавшие круглосуточно. Две из них находились под потолком, точно над лежаками заключенных, и снимали их сверху вниз. Третий «глаз» был помещен на кронштейне прямо над дверью. Эта телекамера, по-видимому, давала общий план тюремного помещения. Если здесь установлены камеры круглосуточного слежения, то глупо было бы ожидать, что в комплекте с ними не работали и скрытые микрофоны.

Саид вдруг замолчал, но совсем не надолго. Иван получил всего лишь две или три минуты относительного покоя.

Потом правоверный мусульманин выровнял дыхание, чуть откинул плечи назад, опустился на грязные пятки и на выдохе заголосил:

— А’узу би-л-ляхи мина-ш-шейтани-р-раджим[8]!

«Сам ты сатана, — глядя не на него, а в сторону, подумал Козак. — Куда бы мне убежать отсюда, чтобы не слышать тебя, петуха долбаного?! Странно, — размышлял Иван, пытаясь абстрагироваться от воплей этого ишака и по-прежнему стараясь не смотреть в его сторону. — Очень даже. Интересно, почему они не вызывают меня на допрос? По какой причине так долго проходит проверка тех сведений, которые я сообщил о себе? Что-то здесь не так».