Я не знал, насколько быстро в пещере нарастает лед, и поэтому не мог сказать, как долго они здесь находятся. Быть может, год, а может, и все восемьсот лет, с самого момента основания монастыря.

С легким шелестом, расставив руки, в пещеру вкатилось Пугало. Изящно, точно конькобежец, вывернуло ногу, тормозя острым каблуком ботинка по льду, отчего во все стороны брызнула бело-голубая крошка.

— Я знал, что ты придешь к самому интересному, — сказал я ему. — Догадываешься, что здесь произошло?

Оно глянуло на мертвецов, провело рукой по горлу. Однозначное мнение.

— Да. На испытание укрепления духа и веры это не слишком похоже. Больше напоминает казнь. И каждый из них мог стать темной душой. Тела не погребены, смерть мучительная — отличный повод для того, чтобы остаться и расплатиться с обидчиками. Ты ведь тоже за что-то мстишь Ордену Праведности, если только тебе дать волю. Кем ты было раньше?

Разумеется, одушевленный не ответил. Плевать он хотел на такие вопросы. Пугало предпочитало хранить инкогнито и отделываться таинственными улыбочками.

Теперь оставалось проверить «зубастый» вход: если душа и была, то пряталась где-то там. Я сделал шаг к нему, но крутившийся по пещере одушевленный положил костлявую лапу мне на плечо.

— В чем дело? — спросил я, ощущая, как от холода онемела кожа на лице и мороз щиплет кончик носа.

Оно поманило меня за собой. Я не подумал осмотреть всю пещеру-бочку, а зря. Потому что упустил из виду пятого мертвеца, скрытого от моих глаз колонной.

Его руки были раскинуты крестом, прижаты к холодной стене, а в ладони, на которых застыла кровь, вбиты широкие гвозди.

Распятый оказался моим ровесником. Крепкий, светловолосый, с открытым лицом, в котором легко угадывалась альбаландская кровь. Монашеская мантия разорвана на груди, в коротко остриженных волосах, бровях, ресницах, усах и бороде холодно и равнодушно мерцали драгоценные кристаллики льда.

Синие глаза, сейчас похожие на два аширита,[7]отражали свет моего фонаря, и дрожащий в них оранжевый огонек, а также тени, скользящие по лицу, делали человека совершенно живым.

На его губах застыла улыбка, словно он был рад встрече со мною.

— Жестокая казнь, — произнес я, когда тишина стала давить мне на уши.

Быть прибитым к ледяной стене и знать, что ты брошен во мраке, в самом сердце Юрденмейда…

— В чем ты провинился? — спросил я у монаха, но его мертвые глаза были безучастны. — Какой ты совершил грех, раз стал темной душой?

Я знал лишь один ответ — почему теперь его перерожденная сущность сводит счеты с обитателями Дорч-ган-Тойна. Месть дает ему силы для существования в этом ледяном мире. Мне надо найти его и упокоить.

Следующий туннель сильно отличался от предыдущего. Неровные, словно вырубленные киркой стены с уступами и сколами, бугристый, украшенный сосульками потолок, пляшущий пол. Порой плечами я задевал сходящиеся стенки коридора. Лед вокруг меня напоминал чешуйки голубоватой соли, выступившей на камнях после того, как море отошло и солнце поднялось в зенит.

«Кошки» царапали пол, гулко звякая, и я сожалел, что не могу идти тише. Где-то там впереди пряталась темная душа казненного монаха.

Под ногами сухо треснуло, точно я наступил на яичную скорлупу.

— Черт! — сказал я прежде, чем пол провалился.

Я не убился, хотя и упал спиной. Рюкзак худо-бедно смягчил удар, а шапка спасла мой затылок, хотя на мгновение в глазах вспыхнуло. Несмотря на боль, соображать я не перестал и проворно откатился в сторону, чтобы не попасть в огонь, вспыхнувший от вылившегося из разбитого фонаря масла.

А затем пламя, всего лишь несколько мгновений назад бывшее таким высоким и яростным, потускнело, опало и угасло, оставив меня в кромешном ледяном мраке…

Свет — это жизнь.

Огонь дарует ее, и оценить всю его прелесть, бесценное счастье владения им можно, лишь оказавшись в бездне, среди холодной пустоты безучастного подземелья.

Я слышал свое дыхание. Тяжелое и частое. И стук сердца — стремительный ритм, грохочущий не хуже боевых барабанов наемной пехоты Ольского королевства.

Хотелось безостановочно чертыхаться. В первую очередь на самого себя.

Трещина! Чертова трещина, сверху прикрытая тонким наросшим ледком. Я провалился в нее, точно волк в яму с кольями, и очутился непонятно где.

Так. Спокойно.

Я не в первый раз оказываюсь один во мраке. Ледяные пещеры ничуть не страшнее медных шахт. Или подземелий маркграфа Валентина. Право, передряга, в которую я угодил по собственной неосмотрительности, не так страшна, как кажется на первый взгляд.

Судя по всему, здесь невысоко, иначе я бы уже не собрал костей. Мне нужен свет.

Рюкзак все еще был при мне. Я снял варежку, пихнул ее в карман, затем сунул в зубы перчатку и, не обращая внимания на холод, развязал стягивающий узел моего вещевого мешка. Запустил пальцы во внутренний карман, вытащив огниво.

Я ощутил движение за спиной, отшатнулся в сторону, резким движением ударив кресалом по кремню. Толстый сноп ярких желто-оранжевых искр на краткий миг разогнал мрак.

Никого.

Чтобы убедиться, что мне почудилось, я еще несколько раз воспользовался огнивом. Вокруг лишь лед и я.

Вернемся к свету.

На одних искрах я далеко не залезу. Теплые вещи исключаются, но в рюкзаке есть рубашка.

Потребовалось два удара огнивом, чтобы вернуться к тому месту, где я оставил свои вещи. Пальцы очень быстро стыли, я начал рыться в рюкзаке и пораженно замер, когда нащупал лежащий под рубашкой предмет.

Свеча! Клянусь всеми ангелами рая, это была свеча!

Тонкая, сладко пахнущая пчелиным воском. Зажечь огонь было делом нескольких секунд. Света от него было немного, но это гораздо лучше, чем ничего. Я заглянул в рюкзак:

— Чертов сукин сын!

Пугало не нашло ничего лучше, чем вытащить часть моих вещей и положить на их место свои трофеи — свечи, украденные им из часовни. Их было больше двух десятков — тонких, длинных, уложенных вплотную, перетянутых какими-то тесемками.

Того, что было в рюкзаке, должно хватить, чтобы я смог выбраться на поверхность. Если, конечно, поспешу. Я сунул несколько свечей в карман, зажег еще одну, чтобы было поярче, изучил стену.

Действительно, невысоко. Можно попытаться залезть.

И только тут я понял, что из моих ножен пропал кинжал…

Я не мог его выронить. Такого не случалось за все годы моего владения этим оружием. И даже если бы он упал, я бы нашел его здесь, на ледяном полу.