Когда десять лет назад убили премьер-министра, вся нация впала в восторженный транс – ну как же, первые полосы в международной прессе. Мы застрелили нашего премьер-министра! – вопили они в экстазе, наконец-то о нас пишут в газетах всего мира, им следовало бы писать о нас постоянно, писать везде и всюду, какие мы замечательные, а теперь-то, спасибо убитому премьер-министру, они там спохватились и мы заняли в международной прессе именно то место, которое заслужили благодаря своей замечательности. И каждую осень, Бахманн, написал я, каждую осень они пребывают в уверенности, что вся Вселенная замирает, когда они вручают свою международную литературную премию. Это самое важное событие в мире, серьезно обсуждают они, хотя большинство из них не прочитали в жизни ни одного романа и уж подавно ни одного сборника стихов; это самое важное событие в мире, если не во всей галактике – вручение нашей премии, разве что убийство премьер-министра может с ним сравниться, ну еще, конечно, наши теннисисты, наши биатлонисты и наши автомобили. Вы наверняка думаете, что я преувеличиваю, Бахманн, – ни на йоту! Я утверждаю и буду утверждать, что мои так называемые соотечественники бьют все мировые рекорды по части мании величия. Ах, какое красивое побережье! – восклицают они, приехав на какой-нибудь средиземноморский курорт, – но, конечно, не такое красивое, как наше, потому что мы даже по части красоты побережья лучше всех в мире, но это, надо отдать должное, тоже красивое побережье. Ах, какую красивую картину написал этот голландский живописец, изрекают они в музее старых мастеров в Голландии, просто необыкновенно красивую, но, конечно, с нашими картинами, написанными нашими художниками, теми, что висят в наших музеях, ее не сравнишь, это было бы чересчур, но ничего, этот голландец не посрамил своих, стыдиться тут нечего.

Вот так они и бубнят без перерыва, написал я, они сравнивают Версаль и Эскуриал со своими жалкими деревянными замками, построенными в семнадцатом веке изголодавшимися военнопленными, они сравнивают мировые центры со своими рабочими поселками, я же говорил, они лишены чувства перспективы, исторической, географической и даже самой обычной геометрической. Если какой-нибудь американец начнет рассказывать, какие сложные и уникальные технические решения приходится находить, чтобы запустить космический челнок, они тут же возражают: да, конечно, может быть, ты и прав, но разве это можно сравнить с техникой, какую мы используем для производства шарикоподшипников. Ты что, американец, не понимаешь, что мы лучшие в мире и в космической технике тоже, это пока тайна, мы могли бы построить челнок вдвое больше и втрое лучше вашего, но чисто случайно мы делаем не челноки, а подшипники, что куда как более почетно и сложно, спроси кого угодно. Это, конечно, чисто теоретическое допущение, Бахманн, но по сути я не преувеличиваю.

Если бы вы знали, как я стыжусь своих лишенных чувства перспективы соотечественников. Следовало бы запретить им путешествовать, написал я, следовало бы усилить охрану границы с этой жалкой северной пустынькой и никого не выпускать. Скольких несчастий избежало бы человечество! Они везде, написал я Бахманну, и вы тоже, Бахманн, наверняка с ними сталкивались – и все же вы настаиваете на выпуске в свет вашей брошюры, что же вы, позвольте вас спросить, за человек? Может быть, вы один из моих соотечественников, может быть, вы просто маскируетесь под вашей загранично звучащей фамилией? Может быть, ваша фамилия вовсе не Бахманн, а Бекман[4]? Упаси вас бог, если это так, – я снимаю с себя всякую ответственность за то, что может в таком случае произойти.

И все равно, верьте мне, написал я, даже не сомневайтесь, когда я утверждаю, что мои так называемые соотечественники все поголовно душевнобольные. Как вы еще объясните их манию величия и постоянное ханжество? Они даже умудряются хвастаться достижениями людей, которых они просто-напросто выжили из страны. О, как мы горды тем или этим, восклицают они, забывая, что совершенно бессовестно выжили того или этого со своей родины. Это ужасно, но это правда. Те немногие из моих земляков, что снискали себе заслуженную мировую славу, в девяти случаях из десяти были вынуждены эмигрировать, их выгоняли пинками и зуботычинами, как будто существует некая трагическая зависимость между их достижениями и их судьбой. Среди пострадавших – наш единственный писатель, это было сто лет назад, и наш единственный кинорежиссер. Закономерность видна невооруженным глазом: одаренных художников вынуждают к эмиграции, в то время как убогие середняки пользуются в моем так называемом отечестве славой и почестями. На тех градусах северной широты, о которых идет речь, Бахманн, этот принцип имеет силу закона, людей с талантом преследуют, бездарей прославляют. Они просто не переносят людей с талантом, человек с талантом – непростительная провокация, грубый вызов моим во всех отношениях безмозглым соотечественникам, человек с талантом как бы дает им понять, насколько они тупы и безмозглы, в наказание за такое преступление они бы охотно ввели смертную казнь.

Вы даже не догадываетесь, Бахманн, насколько они ненавидят талант, они делают все, чтобы уничтожить его, унизить, выжить из дома, только тогда они спокойно спят по ночам в счастливой уверенности, что глупость и середнячество по-прежнему в чести на этих самых глупых и самых середняческих в мире широтах. А начинается это середнячество еще в начальной школе, написал я; к примеру, если в классе появляется ребенок с явными математическими способностями, они вовсе не стремятся помочь ему, скажем, попасть в специальную школу или в специальный класс, или приставить к нему особого учителя, чтобы ребенок мог развивать свое дарование, как сделали бы в любой другой стране с минимальным инстинктом самосохранения, наоборот – они запихивают его в особый класс для асоциальных элементов, они смотрят на него, как на выскочку, источник неприятностей, преступника, не желающего проявлять солидарность со своими малоодаренными одноклассниками, на него смотрят, как на умалишенного, написал я, – этакий юный умалишенный, не желающий подчиняться их середняческим законам. И это касается не только математики, это касается одаренности в любой области, какую ни затронь, – у тех, кто хорошо рисует, отнимают карандаш и блокнот, тем, кто обнаруживает литературные способности, ставят самые низкие оценки или даже вообще никаких оценок, хотя охотнее всего они отрубили бы им руки и отправили в пожизненное заключение, музыкальных детей отстраняют от музыкального образования, поскольку их талант является признаком отсутствия солидарности и они, таким образом, угрожают законам музыкального середнячества… или их вынуждают заниматься тем, к чему они совершенно не пригодны, столярным делом, например, с расчетом вызвать у них комплекс неполноценности и в конце концов довести до самоубийства. И разве это не патология, Бахманн, они исходят из своих ханжеских понятий о справедливости; условия должны быть равны для всех, долдонят они дрожащим от возбуждения голосом, середнячество должно быть одинаково во всех областях, иначе это будет несправедливо, это будет анархия. Подумайте, что было бы, если бы все были разными, на полном серьезе убеждают они друг друга, и чем это кончится? – гражданской войной, вот чем это кончится, анархией это кончится, беззаконием, бомбами и братоубийством, вот чем это кончится; то есть мы поступаем единственно правильно, когда всеми средствами, включая психологическую пытку, возвращаем на землю тех, кто думает, что что-то из себя представляет, тех, кто нарушает наши любимые середняческие законы, тех, кто решил, что может создавать музыку, или рисовать, или писать стихи… впрочем, они пока еще дети и должны сосредоточиться на том, чтобы стать середняками, придерживаться нашего лучшего в мире среднего уровня, не высовываться, иначе настанет хаос и анархия, и подумайте, как несчастны будут те, кто послабее, кто не обладает никакими особыми дарованиями. Мы должны думать в первую очередь о них, ханжески заявляют они, хотя на самом деле они совершенно и не думают о тех, кто ниже среднего уровня, я подчеркнул эти слова, – наоборот, они их ненавидят ничуть не меньше тех, кто этот уровень превосходит, по тем же причинам, только, так сказать, в зеркальном изображении; во всяком случае, в мое время, Бахманн, их помещали в особые классы, так называемые наблюдательные классы, чтобы, как они утверждали, наблюдать за ними (совершенно, кстати, клинический термин – наблюдать), хотя главной их целью было просто избавиться от этих детей, убрать их с глаз подальше, не стыдиться, что у нас есть те, кто ниже среднего уровня. Раньше их просто стерилизовали, чтобы у них не было потомства, угрожающего в будущем непревзойденному среднему уровню, или натравливали на них социальные службы; таких детей просто-напросто похищали и увозили в специальные детские дома, потому что они отличались от прочих, и родители их отличались от прочих, они, может быть, жили в домах, где не придавали такое большое значение уборке, или у них было слишком много кошек или собак, которые, к ужасу соседей, гадили на тротуаре, или у них не было машины, что считается крайне асоциальным, даже преступным на этих широтах, а в мое время, Бахманн, этого было достаточно, чтобы власти организовали чуть ли не военную вылазку, со специальными подразделениями, иногда даже вооруженными, чтобы насильно забрать ребенка у родителей и поместить его в так называемый детский дом, где его подвергали психическому террору, причем такому, Бахманн, что в вашей стране не приснится ни одному закоренелому садисту в его самых подлых фантазиях.