Он едва покосился в сторону Мистины, но всем ясно было, о ком он говорит. Лют стиснул зубы и набычился от негодования. Мистина остался невозмутим: ни один мускул на лице не дрогнул. В чертах его отражалось лишь легкое, отстраненное любопытство, будто говорившее: ну, чего я еще не слышал?

– Если боги нас не оставят, с той земли не так много будет дани, чтобы приходилось о ней спорить! – воскликнул Пламень-Хакон.

Всю жизнь это был сдержанный и ученый вежеству человек, послушный сын строгой матери – королевы Сванхейд. Но череда суровых событий минувшего лета ожесточила его.

– Рано пироги делить, пока мука еще в колосе стоит, – Эльга качнула головой. – Когда земля Деревская будет в покорность приведена, кому ею править, решит Святослав, по совету с дружиной.

– Все это лето Свенельдич был в Деревах, – горячо заговорил Себенег, не в силах дождаться, пока Честонег соберется с мыслями. – Все то лето, пока там черные замыслы вынашивали. И когда Ингоря с дружиной убивали – тоже! Сестрич мой, Собигнев Светимович, с князем голову сложил! Почему ты был с его убийцами? – Он прямо глянул на Мистину.

– Ты знаешь почему, – отчасти устало ответил Мистина. – Себенег, или ты не слышал, как мою боярыню с детьми древляне в полон взяли? Или мало разговоров об этом было?

– Почему Володислав и Маломир вернули тебе семью без выкупа, едва лишь расправились с Ингорем? Не потому ли, что ты им сие сотворить помог?

– Потому что у них хватило ума догадаться, что вы меня об этом спросите! – как ни был Мистина готов к этим разговорам, в стальных глазах его блеснула ярость. Вдвойне подлый замысел Маломира продолжал жалить, когда сам Маломир уже был мертв. – Они убили моего князя, пока я сам в Деревах оставался, и не нужно им было иных средств, чтобы удерживать меня там. Но как только я увидел путь к мести за моего побратима – я не колебался ни мгновения. И тут есть кому это подтвердить.

– Я собрала вас сюда, потому что знаю об этих подозрениях, – подала голос Эльга, и все обратили взоры к ней. – И вот что я вам скажу, мужи русские и полянские, – голос ее немного звенел от волнения, но был тверд. – Я не позволю обвинять Мистину Свенельдича в предательстве. Он свершил свою месть за побратима и мою месть за мужа. Его рукой, его оружием был убит Маломир. Он принес мне кровь из сердца Маломира. Хотите увидеть ее? – Она пристально взглянула на Честонега, потом на Себенега. – Он сделал это за себя и за меня. У меня на глазах. Этот долг я никогда не смогу ему вернуть, но отплачу хотя бы моим доверием. И тот, кто желает его обвинить, пусть сперва совершит нечто не менее великое.

– Месть-то он свершил, – сказал Дорогожа, самый старый из бояр и Волосов жрец, – да как знать, может, он тем самым и видока ненужного с дороги убрал?

– И уверена ли ты, княгиня, чем ему обязана? – подхватил Видибор. – Может, вот этим как раз… – Он кивнул на белый подол ее кафтана.

– Но… – Эльга бросила на Мистину отчаянный взгляд, – почему вы вините его? В чем была его корысть?

Сидя довольно близко, Лют видел, что Эльга вся едва ли не звенит от сдержанного волнения, но не понимал его природы. Гнев, негодование? Страх? Зато плечом своим возле колен брата ощущал, что Мистина сам напряжен, как согнутый в кольцо харалужный клинок.

– Нам неведомо, как они там из-за дани деревской после Свенельда разобрались, – с неохотой промолвил Трюггве, один из сотских большой дружины. С Ингваром погиб его сын Радорм, и он, как и другие в схожем положении, не мог оставить без внимания эти подозрения. Его белый кафтан говорил сам за себя. – Что, если кто, – сотский исподлобья, но прямо взглянул на Мистину, – недоволен остался?

– Слыхали мы еще до жатвы, – крикнул полянин Озрислав, – будто бы и в Свенельдовой смерти не все чисто! Коли правда – то и другой причины искать не приходится! Покон таков: мстит сын за отца!

– Да уж ты бы помолчал! – с досадой прикрикнул на него Честонег сквозь возмущенный гул вокруг. – Что ты, как баба, язык на привязи держать не можешь!

– Так ты сам мне сказал!

Иные не сдержали смеха. Эльга, не скрываясь, прикусила нижнюю губу. На глазах ее выступили слезы от досады и горечи. Что в Киеве ходят слухи, обвиняющие Ингвара во внезапной смерти Свенельда, она знала еще с тех самых пор, как сюда дошла весть об этой смерти. Знала со слов не кого иного, как Честонега. Тогда она не опровергла обвинения прямо, хотя пыталась. Подумала, что если полянам нравится верить, будто князь сам избавил их от Свенельда, то зачем спорить?

И вот чем тогдашняя уступчивость ей аукнулась!

– Если кто винит меня в смерти Свенельда, то это подлая ложь! – Пламень-Хакон вскочил на ноги, и теперь, высокий и стройный, в белой одежде и с ярко-рыжей головой, и впрямь напоминал пылающий факел с рукоятью из льда. – Я не причастен к порче его оружия, и целью того коварства был я сам! Это меня хотели убить Свенельдовы люди, но судьба решила иначе, и боги покарали их, отняв у них такого достойного вождя! Но они не сошли с волчьей тропы предательства, и всех их ждала бесславная гибель! Ты же веришь, что я не причастен? – обратился он к Мистине.

Когда-то они уже говорили об этом – в какой-то избе Малина, куда пришли еще без намерения причинять вред земле Деревской. Третьим при том разговоре был Ингвар.

– Я верю тебе, как собственному брату, – ответил Мистина и встал. – И коли уж, – он медленно положил руки на свой блестящий серебром печенежский пояс, и вдруг стало казаться, что его очень много: он будто заполнил собой всю гридницу, нельзя было смотреть ни на что, кроме него, – коли та змея еще шипит, мне не к лицу уклоняться от боя за свою честь. Раз уж никто никому не верит и все всех подозревают, пусть боги рассудят нас. Если вы, мужи русские и полянские, считаете меня виновным в гибели моего князя и побратима, а с ним и ваших сыновей, то дайте мне соперника из вашего числа. Я буду биться с ним. Хоть до крови, хоть до смерти. И боги покажут, за кем правда.

Повисла тишина. Уже много лет Мистина был лучшим бойцом во всей дружине Ингвара, и в тридцать четыре года не уступил бы тем, кто на десять лет моложе. Он был живым воплощением мужской, воинской, державной мощи, и как раз те люди, что сейчас его обвиняли, лучше всех знали, на что он способен. Ни меча, ни иного оружия, кроме скрамасакса с белой костяной рукоятью, при нем не было, но это лишь делало его еще более опасным на вид. Заключенная в нем самом губительная мощь была важнее железа в руках.

– Но сначала пусть они дадут соперника мне, – с гневом произнес Пламень-Хакон и шагнул вперед. – Ведь если Мистина виноват в смерти Ингвара, значит, Ингвар и я виноваты в смерти Свенельда! Я не потерплю такого попрания чести моего брата и моей! Так и знайте! – он обжег сердитым взглядом полянских бояр. – И я убью того, кто посмеет бросить это обвинение мне в лицо! Кто из вас решится называть меня подлым убийцей?

Никто не отвечал, бояре отводили глаза. Никто не мог повторить позорящего обвинения, глядя в лицо брату покойного и зная, что доказывать поклеп придется с оружием в руках.