Что касается слишком большой продолжительности тяжб, то пускай так и будет, ведь это происходит благодаря заботе о справедливости, чтобы судьи не нарушили аккуратности, действуя поспешно. Лучше, когда они, рассуждая, оканчивают тяжбу поздно, чем когда в спешке не только вредят людям, но и оскорбляют Бога, основателя справедливости. Законы устроены для всех – даже император повинуется им, – и неправда (как было сказано в его обвинении), что богачи безнаказанно нападают на бедняков, разве только кто-то на самом деле избежит наказания, укрывшись от разбирательства. Это избавление существует не только для богатых, любой бедняк может также обрести его, ибо хотя они и виновны, но не получают возмездия из-за отсутствия доказательств, однако это случается у всех народов, а не только у римлян. Что касается полученной им свободы, то я сказал этому человеку, что он должен благодарить судьбу, а не хозяина, который повел его на войну. И действительно, он мог по неопытности погибнуть от рук врага или, сбежав, подвергнуться наказанию своего господина. Римляне даже со слугами обращаются лучше. Они являют им отношение отцов или наставников, так что слуги, удерживаемые от дурных наклонностей, добиваются того, что считается для них лучшим, а хозяева наказывают их за грехи так же, как наказывают собственных детей. Их запрещено предавать смерти, как у скифов. Также есть много способов даровать свободу, которую они даруют легко, и не только при жизни, но и находясь при смерти и распоряжаясь своим имуществом как хотят. И как бы человек при смерти ни решил поступить со своей собственностью – это становится законом.

Мой собеседник заплакал и сказал, что законы прекрасны, а римское устроительство справедливо, но правители разрушают его, не заботясь о нем, подобно своим предшественникам [76] . Пока мы обсуждали подобные предметы, появился кто-то из слуг и открыл ворота ограды. Я подбежал и спросил, что делает Онегесий, ибо я хотел бы передать ему кое-что от посла, прибывшего от римлян. Тот ответил, что я встречусь с ним, если подожду немного, так как он собирается выходить.

И действительно, прошло немного времени, и я увидел, как он выходит. Приблизившись, я сказал, что римский посол приветствует его и я пришел с дарами от него, а также что у меня есть золото, присланное императором. Я спросил, когда и где он желает поговорить с Максимином, так как последний стремится встретиться. Он приказал своим слугам принять золото и дары и велел мне доложить Максимину, что придет к нему тотчас же. Вернувшись, я объявил, что Онегесий близко. И тут он зашел в наш шатер.

Обращаясь к Максимину, он поблагодарил его и императора и спросил, что Максимин желал сказать, раз позвал его. Римлянин ответил, что пришло время, когда Онегесий обретет большой почет среди людей, если поедет к императору и, используя свой ум, разрешит противоречия и установит согласие между римлянами и гуннами. Он сказал, что [от этого] будет польза не только обоим народам, но что он сам также получит множество выгод для своего семейства, поскольку и он, и его дети всегда будут друзьями императора и его народа.

Онегесий спросил: «Какие же поступки доставят удовольствие императору и как можно уладить для него разногласия?» Максимин ответил, что, приехав на римскую территорию, он заслужит благодарность императора и уладит разногласия путем тщательного изучения их причин и устранения их согласно условиям мира. Тот сообщил, что передаст императору и его министрам, чего желает Аттила. «Или, – спросил он, – римляне считают, что тронут меня просьбами настолько, что я предам своего господина, пренебрегу своим воспитанием у скифов, своими женами и детьми и не посчитаю рабство у Аттилы лучшим, чем богатство у римлян?» Он добавил, что ему выгоднее, оставшись в своей стране, усмирять дух своего господина относительно причин, по которым тот гневается на римлян, чем, перейдя к ним, подвергнуться проклятию за то, что сделал противное тому, что кажется Аттиле лучшим.

Сказав так, он вышел, велев прежде, чтобы я поговорил с ним о предметах, которые мы желали бы обсудить с ним, поскольку продолжающиеся посещения не подобали Максимину – человеку, выступающему в официальной должности.

На следующий день я пришел к ограде Аттилы с дарами для его жены. Ее звали Крека [77] , и от нее у Аттилы было трое сыновей, причем старший был правителем акатиров и других народов, живущих в Скифии вдоль Черного моря. Внутри ограды стояло множество домов, часть которых была из красиво прилаженных друг к другу досок, а другая из гладко отесанных до прямизны бревен; они были положены на брусья, создававшие круги. Начинаясь на уровне земли, круги поднимались до средней высоты. Здесь жила жена Аттилы. Я добился прохода у варваров, стоявших у двери, и увидел ее возлежавшей на мягком покрывале. Пол покрывали ковры из свалянной шерсти. Вокруг нее в ожидании стояло множество слуг, а служанки, сидевшие перед ней на полу, цветными нитями вышивали тонкие ткани, которые для украшения накидывают поверх варварских одежд. Приблизившись, я поприветствовал ее, передал наши подарки и вышел. Я отправился к другому дому, где случилось остановиться Аттиле, и ждал, пока выйдет Онегесий, поскольку тот покинул свой дом и был внутри. Стоя среди людей, ибо меня никто не задерживал – я был знаком и стражам Аттилы, и тем, кто сопровождал его, – я видел, как толпа подалась вперед, вокруг начались шум и суета, поскольку Аттила собирался выйти. Он появился из своего дома, шагая гордо и бросая по сторонам взгляды. Выйдя, он остановился вместе с Онегесием перед своим домом, и многие, имевшие разногласия друг с другом, подходили и узнавали его решение. Затем он вернулся в дом и принял прибывших к нему варварских послов.

Пока я ждал Онегесия, приблизились Ромул, Промот и Роман, приехавшие к Аттиле из Италии в качестве послов по делу о золотых чашах. Вместе с ними пришли Рустиций, бывший в свите Констанция, и Константиол, человек из паннонской земли, управляемой Аттилой. Они приблизились, чтобы поговорить и справиться, отпустили нас или заставили остаться. Я ответил, что жду у ограды, дабы узнать это у Онегесия. Затем я, в свою очередь, спросил, дал ли Аттила спокойный и благосклонный ответ относительно их посольства, а они сообщили, что он не изменил своего решения и собирается объявить войну, если ему не пришлют Сильвана или чаши.

Мы дивились варвару и его неразумности, а посол Ромул, опытный во многих делах, прекратил разговор, сказав, что большой успех и могущество, происходящие от удачи, возвеличили его, так что он не терпит простых предложений, если только не считает их исходящими от себя. Никто из тех, кто правил Скифией или какой-либо другой землей, не добивался таких больших успехов за столь короткое время, поскольку он правит даже островами Океана и вдобавок ко всей Скифии заставляет римлян платить дань. Он сказал, что Аттила стремится к еще большим достижениям, помимо прежних, и желает пойти против персов, чтобы еще больше расширить свои владения.

Когда один из нас спросил, какой путь он может избрать против персов, Ромул ответил, что землю мидийцев от Скифии отделяет небольшое расстояние и гуннам этот путь небезызвестен. Давно [78] , когда их страну охватил голод, они напали на нее, а римляне не противостояли им из-за войны, которую сами вели в то время.