Наконец, корма скрылась в дыму. От дымовых буев.

Снова налетели самолеты. Один «Свордфиш» попытался сбросить торпеду прямо на палубу. Он делал боевой заход с носа корабля.

Грянул залп 380-миллиметровых орудий башни.

Взрыв в воздухе, и самолет исчез. Прямое попадание.

Наконец самолеты удалились.

За дело взялись ремонтные бригады. Водолазы спустились под воду к рулевому устройству. Они работали отчаянно, но без пользы. По кораблю прозвучало объявление:

– Рулевое устройство повреждено. Ведутся ремонтные работы. Устранить повреждение возможно.

Когда водолазы вновь поднялись на палубу для доклада, они были изнурены до предела. С них стекала ледяная вода. Их угнетала безрезультатность работ. Устранить повреждение было невозможно. Ситуация выглядела безнадежной. Обо всем этом они доложили офицерам. Те приказали им не распространяться о своих наблюдениях перед матросами.

Пока экипажу внушали уверенность и оптимизм, «Бисмарк» слал в эфир отчаянные радиограммы.

В 8.54 вечера адмирал Лютьенс радировал: «Атакованы самолетами с авианосца противника».

В 9.05: «Корабль утратил способность маневрировать. Приблизительное местонахождение 47 градусов 40 минут северной широты, 14 градусов 15 минут западной долготы. Попадание торпеды в корму».

В 9.15: «Попадание торпеды в середину корабля».

В 9.17 главнокомандующий германскими ВМС западного направления во Франции в ответ радировал: «По донесениям с подводных лодок, один линкор, один авианосец находятся приблизительно в точке с координатами 47 градусов 50 минут северной широты, 16 градусов 50 минут западной долготы, следуют полным ходом».

Примерно через час западное командование снова связалось по радио с «Бисмарком» и сообщило, что всем наличным подводным лодкам приказано поспешить к флагману на помощь…

С первых же секунд сражения капитан-лейтенант Вернер Нобис не стал себя обманывать. Отныне движение «Бисмарка» оказалось во власти моря, штормового, жестокого моря. Корабль двигался по течению вопреки своей воле – двигался в направлении противника. Англичанам оставалось просто занять боевую позицию. Им оставалось просто сконцентрировать свои силы. О настоящем бое не могло быть и речи.

«Бисмарк» ожидала казнь, но отнюдь не бой…

Ночь дала сомнительную передышку. Она тысячекратно усиливала в людях страх смерти. Отупляла их и в то же время вызывала нервное возбуждение. Думы становились пыткой. Надежда превращалась в глупость. Глупость – в надежду. Руки дрожали, взгляд обессмысливался, ныли животы, голоса садились. Но возвращались мысли. Мысли о Дайне… Чем более безнадежной становилась обстановка, тем ближе становилась девушка из Опорто. Не было спасения.

Ни от смерти, ни от Дайны…

В ту ночь в Португалии, когда Вернер Нобис стоял у входной двери дома Дайны, когда он целовал девушку, когда хотел попросить у нее деньги и одежду, но с губ срывались только слова любви, в ту светлую лунную ночь он мог изменить все к лучшему.

– Что у тебя за вид! – воскликнула Дайна. – Войди в дом, вымойся.

– А твоя мать?

– Она все поймет.

Он вошел в дом вслед за ней. Видел ее изящную фигуру, и, пока ее близость бросала его то в жар, то в холод, заставляла его ощущать себя одновременно счастливым и несчастным, он забыл, что являлся немецким офицером, находящимся в бегах из лагеря для интернированных лиц. Он забыл, что бежит в Германию. Бежит на войну. Что стремится оставить мирную жизнь, потому что считает: этого требует от него так называемый долг.

Потом он сидел рядом с ней. Дверь на балкон была открыта. Стрекотали сверчки. По радио звучала мелодичная музыка. На столе – бутылка коньяка. Свет выключили.

Какая была нужда в свете той ночью?

Впервые он оказался с ней наедине. Впервые в жизни он любил по-настоящему. Но этой единственной настоящей любви пришлось стать нереальной. Этого потребовала война. Этого потребовал кодекс чести немецкого офицера. И Вернер Нобис полагал, что следовало подчиниться этому требованию.

– Ты бежал?

– Да.

Она пригладила его волосы.

«Какой же я мерзавец, – подумал Нобис. – Зачем я встретился с ней снова? Все шло хорошо. В этой стране тебе не нужны деньги. И тренировочного костюма достаточно. Кого волнует здесь беглый интернированный немец? Кто здесь интересуется чем-нибудь другим, кроме солнца, смеха, мира, вина и необременительной работы в собственное удовольствие? Жить, дышать, свободно чувствовать себя в счастливой, довольной и мирной стране…»

– Ты останешься со мной, не так ли? – спросила Дайна.

– Да, – ответил Нобис.

Он лгал. Лгал в охотку. Боже мой, какой сладкой может быть ложь! Она может очаровывать два или три часа, а то и вечность, позволяет забыть, что время делится на секунды.

– Ты голоден? – поинтересовалась она.

– Нет, нисколько.

Дайна улыбнулась. Вернер Нобис не видел, но почувствовал ее улыбку.

– Ты так же счастлив, как и я?

– Да, Дайна.

– Тогда все хорошо, – прошептала она. – Так и останется… Боже мой, как я рада, что в тебе наконец проснулся здравый смысл. Я уже почти потеряла надежду. А ты?

– Я думал так же. После того как ты покинула госпиталь, я не знал, куда деться.

– Теперь знаешь?

Их объяла ночь. Она соединила их, сделала счастливыми.

Тысяча нежных ласк еще не кончилась, когда Вернера Нобиса снова стали одолевать мысли. Неразумные доводы. Позывы жестокого, холодного, как лед, долга…

Дайна лежала рядом, она спала. Она улыбалась во сне счастливой улыбкой. Ее лица касались первые слабые блики рассвета. Нобис всматривался в нее снова и снова. Казалось, она почувствовала это в полудреме, потому что пробормотала что-то и повернулась на другой бок.

«Нужно уходить, – сказал себе Вернер Нобис. – Так нельзя. Нужно уходить».

Но в следующий миг он думал по-другому: «Надо остаться. Надо остаться с Дайной. Нельзя покидать ее. Черт возьми, я не хочу ее покидать. Ни при каких обстоятельствах. Ни за что на свете…»

Ни за что на свете?

Теперь он здесь, на «Бисмарке», самом мощном линкоре на свете, готовится к смерти. Готовится к смерти, которая настигнет его через четыре, пять, возможно, через семь часов. На этот раз ему не придется принимать неверное решение. Ничего не осталось для решения. Все произойдет самопроизвольно.

От него требуется только держаться своего места, к которому его накрепко привязал долг. Затем наступит роковой момент…

Англичане еще не знали о состоянии «Бисмарка» во всех подробностях. Не знали, что гибель корабля стремительно близится. Лидер первого звена самолетов радировал: «Возможно, без потерь».