Саси и Ануш стояли по обе стороны от Парзик, рядом ее мать и Гохар держались за руки. Солнце уже начало клониться к западу, но жара все еще не спала. Люди стояли в тени лимонных деревьев или прислонившись к виселице, то и дело поглядывая на южную сторону площади.

Хусик стоял за подмостками, его взгляд блуждал по веревке и виселице. Отец Хусика расположился поодаль, рассчитывая первым поймать взгляд заключенного.

Время тянулось медленно, и пока не было ни малейшего признака скорого появления Акиняна. Рука Ануш болела в том месте, куда впились пальцы Парзик. Новоиспеченная жена Вардана была бледна и напряжена и за все время едва вымолвила пару слов. Каждую секунду она бросала взгляд туда, где стоял возле подмостков Вардан.

Наконец на дальнем конце площади показался жандарм, за ним следовали еще десятка полтора жандармов. Между ними тащился отец Вардана. Акинян всегда был худым, но теперь это был сломленный сгорбленный старик, с трудом переставлявший связанные ноги, и при виде его у всех собравшихся вырвался возглас сочувствия. Проступали каждая кость и каждая жила под кожей, которая, казалось, едва удерживала их вместе.

Он что-то бормотал себе под нос, уставившись на ноги, будто не осознавая, что здесь собрались люди. Рыдание сорвалось с губ Вардана, Парзик прикрыла рот дрожащими руками. Старшие женщины начали голосить так, как причитают по покойнику, другие перебирали четки, будто отсчитывали, сколько старику осталось жить.

У Акиняна не было сил подняться по ступенькам на помост, и его подтолкнули. Он споткнулся и упал.

Он ударился лицом о деревянные ступеньки с отвратительным глухим стуком, и Вардан, которого никто не успел остановить, подбежал к отцу, истекающему кровью на ступеньках подмостков.

– Отойди! – крикнул жандарм, но Вардан остался сидеть на корточках возле отца.

– Папа! – прошептал он, утирая кровь с его лица. – Я здесь… Это я, Вардан.

Акинян посмотрел на сына, в его взгляде читались страх и смятение. Он покачал головой и отвернулся.

– Я сказал, отойди! – Жандарм пнул Вардана пыльным ботинком.

– Дайте им несколько минут! – попросил доктор Стюарт. – Это сын Акиняна, его мальчик! Он только хочет попрощаться…

– Я знаю, кто он! – презрительно рявкнул жандарм. – Уберите его, или я повешу его рядом со стариком!

Отец Грегори помог Акиняну подняться на ноги, а доктор Стюарт тем временем увел всхлипывающего Вардана. Наконец с помощью священника старик поднялся по ступенькам на помост.

– Папа… папа! – кричал Вардан.

На шею его отца уже накинули веревку.

Парзик уткнулась лицом в плечо Ануш, Гохар крестилась.

Старик все что-то бормотал, слова слетали с его губ с невероятной скоростью, ведь вскоре им овладеет безмолвие.

Он качал головой из стороны в сторону, а наброшенная на дряблую шею веревка впивалась в нее все сильнее. По сигналу офицера веревку подтянули, Акинян балансировал на носках несколько секунд, но потом раздался удар, под стариком открылся люк, и он повис над пустотой.

Воцарилась тишина.

Никто не произнес ни звука, когда ноги старика задергались, рот раскрылся, губы раздулись и посинели. Как только тело перестало биться и повисло неподвижно, раздался протяжный страшный вопль Вардана.

На протяжении трех недель после казни жандармы запрещали Вардану снять тело отца – чтобы это страшное зрелище стало предостережением для других сторонников русских, говорили они. Наконец, после вмешательства доктора Стюарта и отца Грегори, разрешение на захоронение было дано и Мислав был погребен на армянском кладбище, примыкающем к церкви.

Мушар Трапезунд 13 мая 1915 года

Поступление нового пациента вызвало сегодня волнение на мужской половине больницы.

Я был рад отвлечься, настроение у больных было очень подавленным после казни. Открыто никто не обсуждал смерть Акиняна, но я постоянно слышу обрывки каких-то разговоров и горькие слова. Может, я это все придумал, но мне кажется, что частично эта озлобленность направлена на меня.

Никто не хотел принимать горькой правды – ружья и винтовки были найдены на ферме Акиняна. Никто не пытался отрицать этот факт, о нем просто умалчивали.

Утром Ануш сообщила мне, что у нас новый пациент в одной из частных палат на мужской половине. Войдя в палату, я увидел ружья, горны с порохом, пояса с патронами, мечи и кинжалы, украшающие стены, а на кровати сидел, будто сам султан, бандит Мурзабей.

Это могучего телосложения мужчина средних лет с чертами лица закоренелого преступника и обманчиво добродушной улыбкой.

Как я понимаю, он вожак банды отступников из племени шота, но, в отличие от Махмуда Аги и прочих представителей горных племен в окрестностях Трапезунда, это жестокий человек и его разыскивают за различные преступления по всей провинции.

Хетти однажды лечила одну из его жен от послеродовой горячки, а я видел его лишь один раз несколько лет назад, когда пострадала его правая рука в стычке с местными жандармами. Этого человека сложно забыть. Рассказывают невероятное количество историй о его жестокости.

Его власть распространяется на все окрестные земли к югу и востоку от Трапезунда, и он зверски расправляется с каждым, кто ему противится. Все землевладельцы живут в постоянном страхе перед ним, и даже Махмуд Ага приносит ему ежегодные «дары» – овец и лошадей, – чтобы заручиться его благосклонностью.

Разбойник этот действительно легендарная личность, и я был поражен тем, что он обосновался в моей больнице.

Я вошел в палату в тот момент, когда Манон заканчивала перевязывать ему ногу, при этом шестеро его головорезов наставили на нее винтовки.

На беглом курдском она велела им опустить оружие, иначе им самим придется бинтовать ногу вожака. Мурзабей нахмурился, как вдруг увидел меня в дверях.

– Салам алейкум, доктор Стиппет, – сказал он. – Вы пришли как раз вовремя. Я хочу, чтобы вы осмотрели мою ногу.

Манон сообщила мне, что у него на ноге язва, к которой она уже приложила лекарство и забинтовала ногу как следует. Я заверил Мурзабея, что нет никакой необходимости мне его осматривать.

– Она не вы, доктор Стюарт. Вы должны решить, что у меня с ногой.

Я уже собирался сказать ему, что полностью доверяю Манон и что она обработала его ногу так же, как это сделал бы я, но все же решил не возражать.

Я развязал прекрасно наложенную повязку, и моя медсестра, фыркнув, вылетела из палаты.

Язва была рыхлой, воняла гниющей плотью, но ее великолепно очистила Манон и наложила на нее цинковую мазь.

Больше ничего не требовалось, я сказал, что необходимо менять повязку ежедневно, и выписал ему направление в клинику.