И вдруг пес взвыл. Этот вой, от которого просто стыла кровь в жилах, на секунду заставил замолчать орущих людей.

Турпин показался из шевелившегося скопища крыс, но не так, как его ожидали увидеть — с одной или двумя крысами в зубах. Вместо этого сами крысы свисали с него: их мясистые розовые хвосты мотались так, что на секунду, будто в какой-то чудовищной галлюцинации, МакКензи показалось, будто на пса надели жакет с кисточками. Но псу было плохо. Крысы были у него на морде. Крысы были на животе. Крысы впивались в его тело, цепко держались острыми когтями, перемещались на спину, когда пес крутился, падал или трясся, пытаясь сбросить их с себя, вырваться из сжимающегося кольца их острых зубов и когтей. В следующий момент судьба бедного Турпина была решена: те твари, что толпились кучей у дальней стены, каким-то образом поняли, что ход сражения повернулся в их пользу, и мгновенно, все сразу, устремились, чтобы присоединиться к тем, которые уже висели на Турпине. Тело пса исчезло под визжащими, толкающимися тушками, и от него остался лишь затихающий вой. Последовал последний вскрик агонии, который поразил всех собравшихся, оставив после себя гнетущую тишину. МакКензи понадобилось секунды две, чтобы до него дошло, что и крысы, в свою очередь, тоже прекратили шуметь. Они больше не паниковали, не визжали, их молчание внушало почти суеверный страх; они как бы отхлынули от своей жертвы, оставив от Турпина кровавое месиво на полу.

— Кадди? — произнес МакКензи, не в силах ни закричать, ни даже говорить громко.

— Да, сэр? — ответил Кадди бесцветным голосом, словно и он еще не мог осмыслить такой поворот событий.

— Разве не предполагалось, что пес поубивает крыс, ставки ведь делались на количество?

— Я никогда не видел ничего подобного, могу в том поклясться, сэр. Никогда ничего подобного.

Крысы все еще двигались по кругу вдоль деревянной загородки. Но тут МакКензи заметил нечто новое. Многие из грызунов, казалось, смотрели на что-то определенное, находившееся за барьером арены. Все больше и больше крыс вплеталось в это движение. Еще больше. Наконец почти вся масса направила внимание на одну и ту же вещь, к которой теперь были прикованы их пристальные взгляды, и эта цель заставляла их сопеть, фыркать и трястись мелкой дрожью.

Они таращились на Эгга.

В тот же момент МакКензи заметил, что Эгг тоже смотрел на них как завороженный. Остальная толпа этого не замечала — слишком все были заняты спорами о ставках или прикованы взорами к распорядителю — тот был вне себя от горя, рыдая и вскрикивая у края арены, где двое мужчин в цилиндрах удерживали его от попыток броситься внутрь загородки к растерзанному трупу пса. Глаза у Эгга расширились. МакКензи начал протискиваться сквозь толпу, почувствовав, что Эгг сейчас может дать деру. Крысы тоже начали перестраиваться, сбиваясь в кучу к одной точке арены: эта куча становилась все выше и выше. МакКензи видел это краем глаза, изо всех сил прокладывая путь между яростно спорящими, вопящими мужчинами. Он инстинктивно спешил, хотя Эгг стоял теперь совершенно неподвижно, будто все его члены были скованы ужасом. Крысы уже не визжали от страха, не карабкались куда попало, а двигались целенаправленно и организованно: они поднимались все выше, образуя живую лестницу к краю деревянной обшивки, окружавшей арену. МакКензи видел, что скоро они перевалятся через нее, и, когда это произойдет, намеченной ими жертвой будет Эгг.

Как ни дико все это выглядело, но крысы охотились за Эггом. Именно за ним, и подступали все ближе — еще какие-то секунды, и они выскочат из загородки.

И в этот момент на арену ринулся охваченный скорбью распорядитель.

— Крысобой! — закричал он, но его боевому кличу уже недоставало былой мощи — его вопль прозвучал даже несколько жалобно, когда он вторгся в громоздившуюся крысиную массу, топча ее сапогами; он то размахивал руками, то прикладывал ладони к лицу, залитому слезами.

Мгновенно стая крыс распалась и перестроилась. Наваждение рассеялось, и Эгг отступил на два шага назад, покачнулся, упал, и МакКензи, который был почти рядом, успел даже коснуться его, но тот мгновенно вскочил на ноги и ринулся к деревянным ступенькам, ведущим наружу, наверх. МакКензи побежал следом, но тут раздался дикий крик, какой он никогда не слышал прежде (и вряд ли услышит когда-либо после, как ему подумалось) — крик внезапной агонии. Невольно обернувшись к арене, он увидел, как толпа шарахнулась от барьера, на который безуспешно пытался вскарабкаться распорядитель, спасавшийся от крыс.

Да-да, теперь он уже не пытался давить крыс сапогами, мстя за гибель Турпина. Теперь он боролся за собственную жизнь.

— Крысобой! — кричал он, как будто забыв все другие слова на свете. — Крысобой.

Они висели на нем, мотая хвостами.

Висели на его теле.

На его лице.

Полилась кровь, и МакКензи видел, как он схватил одну жирную, дрожащую тушку и оторвал ее от себя, а крыса отделилась с таким чавкающим звуком, что в наступившей тишине он был слышен совершенно отчетливо. Из ее пасти свисало вырванное глазное яблоко — оно болталось на зрительном нерве, крепко зажатом зубами грызуна.

Распорядитель завопил, упал на колени и был немедленно накрыт почти всем скопищем тварей. Одна из крыс пролезла в глазное отверстие и исчезла там почти полностью, пока она все глубже вгрызалась внутрь черепа, ее розовый, омерзительный хвост мотался и бил по лицу жертвы, бесполезно хватавшейся за него. Крысы прыгали по телу распорядителя, пока он еще шевелился под ними: он в точности повторил судьбу любимого пса.

На какие-то мгновения все в помещении замерло, настолько все были охвачены ужасом, но вот толпа ринулась к лестнице. МакКензи, преследовавший Эгга, оказался к ней ближе всех и в числе первых выбрался наверх. Когда он преодолевал последние ступеньки, то услышал за спиной леденящий душу треск — такой массы людей лестница не выдержала, под тяжестью тел она обвалилась.

Наверху он ненадолго задержался: отчаянные призывы и вопли о помощи заставили его обернуться и помочь вылезти тем, до кого он смог дотянуться.

Но его ждало собственное дело. Что теперь и как быть?

— Эгг! — выкрикнул он. Едва вырвавшись из провала злополучной Вестминстерской арены, он почти сразу увидел мальчика: тот приостановился, услышав свое имя, и тут же, разглядев МакКензи, повернулся, чтобы сбежать.

МакКензи атлетом не был, однако ноги носили его неплохо. К тому же у него была трость, и он знал, как с ней управляться: один бросок, и трость попала беглецу промеж лодыжек, от чего он опрокинулся на землю.

МакКензи мгновенно навалился на него и схватил за шиворот.

— Хочу перемолвиться с тобой парой словечек, сынок, — прошипел он.

— Я не могу, сар, — услышал он в ответ уже знакомый ему голос.

— Почему крысы кинулись к тебе? — встряхнул его МакКензи.

— Я не знаю… я не могу сказать, не понимаю это.

— Ты знаешь почему. Ведь не потому же, что ты сделан из сыра. Ты знаешь. Почему же? Это из-за твоей хозяйки, так? Кто был твоей хозяйкой, Эгг? Это была леди из дворца, придворная дама?