* * *

«Во попухли дед-то с Танькой! – думалось Горюну. – И куда их нелегкая понесла?.. Мало им своих-то проблем? Долго им теперь, как зайцам, по тайге шлындать. Да еще неизвестно, как для них вся эта хренотень закончится... А чего тут кумекать – навряд ли хорошо-то закончится... Влип, Семеныч, дубина старая, по простоте своей в полное дерьмо...» Но не столько за деда с Танькой Румын переживал, сколько на себя, дурака, сетовал: «Тоже болван – хорош! Нечего сказать... Ведь, как россказни их прослышал, – так сразу и допер, что от всей этой истории несет-то поганью! – в досаде скрипел зубами Горюн. – Так и надо было их побыстрее спровадить на сторону. Дак нет же... передых им устроил. Дал покемарить. А за каким хреном – не понять!»

За добрый километр до выезда на большак Румын, резко натянув вожжи, осадил кобылу на месте. Смахнул топором куртинку молодых дубков с неопавшей, грохочущей, как погремушки, прошлогодней листвой, привязал их ворохом к задку саней и только тогда двинул дальше. Следы до зимовья следовало убрать начисто, так, чтобы и духу не осталось.

Игорь тряхнул одуревшей головой. Время приближалось к четырем, и она варила совсем паршиво. Но необходимо было еще раз все как следует обмозговать, чтобы не пришлось потом локти кусать. За прошедшие сутки и так уже немало ошибок допустил. Да причем самых что ни на есть гнусных и ничем не оправданных. И все они позже непременно боком вылезут. Как пить дать вылезут!

Потому и сидел в одиночестве у неприбранного стола, потягивая ядреный первач по малой, только для прочищения в конец затуманенных мозгов.

И все же правильно поступил, что не понесся сразу же вдогонку за ускользнувшими беглецами. «Ну приведет их этот расколовшийся задохлик к какой-нибудь запорошенной тропинке, по которой еще черт знает сколько добираться до неведомого жилья... Ну дойдут они до этой халупы, и что дальше? Да и не факт, что звереныши там надолго задержались, а не рванули дальше в тайгу. Попробуй тогда их там ночью вычислить да захомутать. Начнут отстреливаться, а одно ружье у них определенно в наличии...Такой бедлам поднимется, что мало не покажется. И так уже явно придется попотеть, чтобы вся эта история на свет не выплыла. По крайней мере в ближайшее время. Уж слишком много лишних чморей оказалось поневоле в нее втянуто. Всех не замочишь, – криво ухмыльнулся Дорофеев. – А по-другому рот затыкать – никакого бабла не хватит. И даже с твоей, сучонка вздрюченная, мошной... Но это все потом, до этого еще дожить надо. А сначала – добрать пострелыша по-тихому. И желательно вообще без стрельбы. А потому пускай немного облежатся, успокоятся... Да и с этими лепилами на дедовой хате ничего не случится. Щир их грамотно развел по разным углам – никак не смогут договориться, чтобы в отказ пойти...»

Мысли рвались, перескакивали с одной на другую, и даже спиртное уже не помогало: «А сейчас... Что сейчас?.. Нет, не сейчас, а чуть позже надо снимать людей со всех засидок. Со всех, кроме трассы. Иначе с рассветом можно весь поселок перебаламутить. Хрен их, крестьян сиволапых, просчитаешь... А вдруг с перепоя да за вилы возьмутся?.. И еще... Надо, наверно, подтягивать сюда качков?.. Хотя бы пару-тройку. Иначе не управиться...» Дорофеев, не откладывая в долгий ящик, отдал по рации недавно вернувшемуся в село Щиру (отправлял его притопить труп Сыча в болотине рядом с порезанными шишкарями) необходимые указания. Потом позвонил в Зареченск. Пришлось пару пистонов вставить пацанью в задницу, пока до них дошло наконец спросонья, что дело нешуточное и отправляться им в Ретиховку нужно немедленно, прямо с утра. И, потушив свет, опять устроился в кресле, подставив под вытянутые ноги табуретку, чтобы и самому хоть немного покемарить. Хотя бы час-полтора. К Маринке в спальню идти не хотелось – и так с трудом ее успокоил, насильно влив в рот полстакана самогонки. Видеть-то она – ничего не видела, но ей и сычовского скулежа с лихвой хватило. В голос, дура, выла с перепугу, пока по щекам не отхлестал.

С трудом разлепил веки и долго лежал, не шелохнувшись, уставившись в одну точку. Потом, наконец окончательно придя в себя, скосил глаза и начал недоуменно ощупывать осторожным взглядом незнакомую обстановку чужого жилья. Бревенчатые стены под низкой притолокой с кучей разной всячины, развешанной на гвоздях тут и там. Еще одни сбитые из досок нары в противоположном углу. Раскаленная крутобокая самодельная «буржуйка», заставленная котелками и плошками, от которой забористо тянет пахучим еловым жаром и каким-то аппетитным варевом. Широкий обрезок ошкуренной двухдюймовки, приспособленный под стол, надежно прилаженный к короткому сосновому чурбачку. А над ним затянутое мутной полиэтиленовой пленкой небольшое оконце, из которого и сочится в полумрак со двора приглушенный дневной свет.

Скрипнули половицы на крыльце, дверь на мгновенье распахнулась, впуская внутрь клубы морозного пара, и в зимовье влетела раскрасневшаяся конопатая девчушка с охапкой дров в коротком стеганом ватнике и вязаной шапочке, из-под которой выбивались непослушные прядки пронзительно рыжих волос. Тут же плотно притворила за собой дверь, задернула брезентовый полог и аккуратно, стараясь не шуметь, сгрузила полешки в уголок у печки. Обернулась и, наткнувшись на взгляд Андрея, неприкрыто засветилась от радости: «Проснулся?! Вот и ладушки... – И, заметив его непроизвольное движение, нимало не чинясь, прибавила: – Ты что, до ветра захотел? Подожди, сейчас ведро подам». Лицо Мостового тут же залило краской, и он попытался самостоятельно приподняться. Однако сил хватило только на то, чтобы с большим трудом отбросить в сторону край тяжелого овчинного тулупа. Но он все-таки, невзирая на одолевшую немощь и дикую боль в потревоженном бедре, упорно продолжал трепыхаться: «Сам справлюсь... Не надо...» И только сообразив, что вообще не сможет опорожняться в ее присутствии, обреченно затих. Она все это время с плохо скрываемой усмешкой наблюдала за его неуклюжими ухищрениями, а дождавшись наконец, когда успокоится, с мягкой укоризной произнесла: «Я же фельдшерица... Это ж моя работа. И ничего зазорного в этом нет... Вот когда поправишься, тогда и будешь – сам, а пока давай-ка я тебе помогу... Ну все, все.. Не кобенься. Сейчас в кровать надуешь – а мне убирай. Тут – тайга, постирушки лишний раз не затеешь...» И ее откровенно материнский тон вдруг неожиданно подействовал на Андрея, и он пошел на попятную. Пусть и с чужой помощью, но, костеря себя на все лады, облегчился-таки в подставленное ведро. Откинулся на спину, утомленный этой чертовски тяжелой «процедурой», и потом уже спокойно, без всякого смущения, стал внимательно присматриваться к своей спасительнице.

Она была классически некрасива. Худенькая и нескладная, как подросток. Широкоскулое, почти безбровое круглое личико, густо покрытое конопушками, с белесыми ресничками и вздернутой пуговкой носика. Да к тому же и не такая уж молоденькая, как показалось на первый взгляд. Лет под тридцать. Может, чуть меньше. Но стоило перехватить шальной вызывающий взгляд ее подвижных голубовато-серых глаз, как впечатление сразу же менялось. Становилось понятно, что этой чертовке – палец в рот не клади. Отхватит вмиг. А такие как раз и способны надолго привлекать к себе внимание мужиков. Мимо таких, как она, ни один без улыбки не пройдет. Да с такой егозой никогда и не соскучишься: попробуй угадай, что она выкинет в следующую минуту, какую новую каверзу походя отчебучит.