Она сидит на краю ванны, пока стекает вода, и вытирается хорошими толстыми полотенцами.

Эти полотенца — никакого сравнения с теми тонюсенькими, которые были у них и которыми до сих пор пользуется отец у себя дома.

Было рождественское утро.

Слава богу.

Слава живому дневному свету.

София сидела на краю кровати и не смыкала своих прекрасно видящих глаз, чтобы полночь не застала ее врасплох. О полночь, где же твой динь-ди-лень? Полночь не отважилась. Наступил рассвет. Добрый старый свет. Добрый новый свет.

На самом деле сегодня рассвело на самую малость раньше, чем вчера. А вчерашний рассвет наступил чуточку раньше, чем позавчера. Эта разница начинает ощущаться всего через четыре дня после самого короткого дня: сдвиг, обратный переход от увеличения темноты к увеличению света демонстрировал, что даже в самый разгар зимы свет не только убывал, но и прибывал.

Где-то в этом доме сейчас спала ее старшая сестра Айрис.

София села возле трюмо и побаюкала в руках голову.

В действительности голова уже не была головой. Теперь у нее не было лица. Не было волос. Она была тяжелая, словно камень, и совершенно гладкая. Там, где раньше было лицо, теперь осталась ровная поверхность, похожая на отшлифованный камень, обработанный, точно мрамор.

Теперь трудно было сказать, где должен быть верх, а где лицевая сторона — пока она имела форму головы, все было очевидно.

Теперь она стала неочевидной.

Теперь она обрела какую-то индивидуальную симметрию.

София даже не знала, как ее теперь называть: головой? Камнем? Она уже не была ни мертвой, ни головой. Она была слишком тяжелой, слишком плотной и больше не могла парить в воздухе или выделывать все эти цирковые сальто-мортале.

София положила ее на стол. Посмотрела на нее. Кивнула.

Но Софии стало жалко ее. София не хотела, чтобы она замерзла.

София снова взяла ее, засунула под одежду и прижала к голому животу.

Круглый камень размером с маленькую голову лежал и ничего не делал. Это ничегонеделанье было таким интимным.

Как можно быть таким незатейливым?

И в то же время таким загадочным?

Смотри. Это всего-навсего камень.

Какое облегчение.

Вот к чему сводилось понятие облегчения, и вот что оно всегда должно было означать.

Ну а теперь вернись вместе со мной в раннее солнечное субботнее утро сентября 1981 года, на клочок английской общинной земли, огороженной американскими военными с согласия военных британских, где напротив главных ворот в заборе останавливается машина.

Оттуда выходит женщина.

Женщина идет прямиком к полицейскому, стоящему у ворот авиабазы под аккомпанемент пронзительных птичьих трелей и жужжания летних пчел. Вон там вдали виднеется лес.

Женщина разворачивает лист бумаги, поднимает его перед собой и начинает читать. Тем временем другие женщины, одна из них довольно старая, бегут по аккуратно подстриженной траве к забору.

Если бы это было комедийное шоу на Би-би-си, зрители смеялись бы как сумасшедшие.

— Рановато вы сегодня, — говорит полицейский женщине.

Женщина перестает читать. Она смотрит на него. Опускает взгляд на лист бумаги и снова начинает читать сверху. Он смотрит на свои часы.

— Вы должны приходить сюда не раньше восьми, — говорит он.

Женщина снова останавливается. Она показывает на четырех женщин у забора. Говорит, что они приковали себя к нему в знак протеста и что она пришла сюда прочитать открытое заявление по этому поводу.

Полицейский озадачен.

— Так, значит, эти женщины не уборщицы?

Он смотрит вбок.

— Зачем вы это сделали? — говорит он.

Раз это не уборщицы, он докладывает по рации о происходящем на авиабазе.

Забор сделан из сетки-рабицы — миллионы маленьких бриллиантов из проволоки и воздуха с тремя рядами колючей проволоки поверху — и разделен бетонными столбами, расставленными по кругу на протяжении девяти миль. Женщины приковали себя к той части забора, где находятся главные ворота, четырьмя маленькими висячими замками, какие люди обычно вешают на свои чемоданы. Всё, что в наших силах.

Человек в военной форме выходит из базы и говорит с полицейским.

— Я думал, это уборщицы, — говорит полицейский.

Первая женщина читает письмо им обоим.

Вот что она, в частности, зачитывает тем утром вслух:

«Мы предприняли эту акцию, поскольку считаем, что ядерное оружие представляет самую большую угрозу, с которой когда-либо сталкивалось человечество на нашей планете. Мы в Европе не признаем жертвенной роли, предлагаемой нам нашими союзниками по Организации Североатлантического договора. Мы устали от наших военных и политических лидеров, которые бездумно тратят огромные суммы денег и человеческие ресурсы на оружие массового уничтожения, тогда как мы слышим в душе голоса миллионов людей по всему миру, чьи потребности взывают к удовлетворению. Мы непримиримо выступаем против размещения крылатых ракет в нашей стране».

Женщины, которые пришли сюда и приковали себя этими, прямо скажем, хрупкими железными изделиями, всю ночь думали, как потом будут рассказывать историкам о том, что им за это грозило. Они не могли уснуть, думая о лающих собаках и кричащих охранниках и обо всем, что им могли вменить, — от нарушения общественного порядка до государственной измены. Они ожидали, что их, как минимум, бросят в камеру привлекут к суду. Привод в полицию означал потерю работы.

Они ничего не ели и очень мало пили последние двенадцать часов. Они надели одежду, которая позволяла незаметно мочиться. Они почти уверены, что руководство авиабазы не допустит, чтобы они оставались прикованными у всех на виду долгое время.

Они садятся на землю и прислоняются спиной к забору, пока женщина зачитывает заявление. Полицейский и военные слегка ошарашены.

Чуть позже тем же утром приходят остальные люди, участвовавшие в марше мира, и несколько присоединившихся новичков из ближайшего городка. Многие жители городка уже давно требуют, чтобы им вернули общинную землю, которая была реквизирована несколько десятилетий назад военными, когда они высмотрели ее с воздуха — идеальное место для взлетно-посадочной полосы.

Появилось несколько репортеров. Организаторы рассказывают им, что сделали это в знак протеста, с целью привлечь внимание влиятельной прессы к маршу, в котором они участвуют, и вызвать в обществе широкомасштабные дебаты о ракетах, которые скоро должны будут сюда привезти. Они сравнивают себя с суфражистками.