Впрочем, не так уж наивны представления о борьбе Европы с Азией на территории славянских земель…

В конце концов, на огромном Евразийском материке никакая естественная граница не разделяет Европу и Азию. Это не граница материков, и вообще — не физико-географическая граница, это граница двух типов цивилизации. В XV в. европейские географы называли Русь «Великой Тартарией». Вопрос о ее принадлежности Европе не поднимался. В XVI в. граница Европы проходила уже по Волге. В XVIII веке Татищев провел границу по Уральскому хребту и по р. Урал, и европейские ученые признали это. К началу XIX в. граница странным образом стала проходить вдоль восточного подножия Урала и р. Эмбе; и уже весь Урал и Северный Прикаспий эдак незаметно стал Европой.

Еще во времена А. С. Пушкина Крым, Кубань и весь Кавказ воспринимались как Азия. А в последних документах СБСЕ, в 1980–1990-е годы, пришлось как бы условно считать Сибирь — то ли Европой, то ли придатком Европы. Формулировки великолепны: «Европа и Сибирь»!

Поскольку, с одной стороны, вполне очевидно, что Сибирь находится в Азии. С другой стороны, столь же очевидно, что и Иркутск, и Владивосток (не говоря о Красноярске и Новосибирске) ну никак не азиатские города. Включенность Сибири в общероссийскую (и общеевропейскую) инфраструктуру — тоже очевидна.[38]

Отмечу, что сегодня и грузинская, и армянская, и турецкая география настаивают на включении этих стран в Европу. Потому что они реализуют европейский тип развития. И это не менее справедливо, чем перемещение границы «сквозь Россию». Для современных грузин стать европейцами так же важно, как для нас — в XVIII в.

К началу XX в. мало кто сомневался, что Европа простирается «от Дублина до Санкт-Петербурга».[39]Марк Твен, живописуя зверства американской военщины на Филиппинах (вероятно, тот самый идеал «демократии», восхищаться которым и заимствовать который нас так настойчиво побуждают), отмечал, что ничего подобного никогда американцы не посмели бы ни в одной стране Европы — в числе которых называет и Россию.[40]А. Тойнби прямо писал, что благодаря России Европа достигла Маньчжурии.[41]Величественная, космически масштабная картина. Воистину — Европа развернулась, как свиток… Естественно, происходящее находило свое отражение и в идеологии, и в массовой психологии народа.

Петербург был зримым воплощением этой идеи. Почему? Вот это вопрос более сложный. В архитектурном отношении он не более «европейский», чем Мариуполь, Одесса или Севастополь. И менее «европейский», чем Дерпт или Рига.

Европейские обычаи? Западный строй жизни? Да не было этого! Еще при Николае I по городу в 6 утра шли солдаты, били в барабаны. «Вздуть огонь!» Вечером — тоже солдаты. «Гаси огонь!» Можно привести десятки не менее пикантных деталей.

Петербург был Европой только в сравнении с Москвой, со старинными, но обветшавшими городами старой Московии: Владимиром, Новгородом, Тверью, Калугой…[42]

Это были те новые мехи, в которые со времен Петра Российская империя старалась налить вино новой Империи — европейской, по понятиям большинства образованных русских того времени. Причем вставать и ложиться спать по команде, крепостное право и ношение блюд по чинам — все это совершенно не мешало им вполне искренне считать Петербург если не «парадизом» — то уж наверняка филиалом Европы.

Идея могущества человека

Санкт-Петербург невозможно понять без еще одной идеи… Он — символ обладания пространством, образ господства человека над стихиями. Возможно, именно эта идея объясняет — зачем Петру нужна крепость именно в устье Невы? Ведь строили Петербург в заведомо самом гиблом, трудном месте, с самым максимальным напряжением. Строили в пространстве, которое давно освоили, где вели хозяйство, но в котором избегали строить большие сооружения и тем паче города — и финны, и славяне, и немцы, и шведы. Все взятые Петром крепости, напомню, как раз находятся в «крепких» местах финского побережья.

Петербург действительно построен там, где строить было нельзя, невозможно. Само бытие здесь города символизирует идею, блистательно выраженную все тем же детским писателем Алексеевым: «Небывалое бывает».

А народная молва, все существующие мифы только усиливают это мнение. Построили, мол, в безлюдных дебрях, на нищих почвах, где и леса-то не росли, невзирая на ужасный климат! При строительстве города погибли десятки тысяч людей, а вот все равно его построили!

Зачем нужно преувеличивать пустынность места, расписывать трудности строительства, называть совершенно фантастические цифры якобы погибших при строительстве? Только с одной целью — сделать возведение Петербурга еще более невероятным, сказочным, нарушающим естественный ход событий. Для того, чтобы Петербург еще более зримо, еще более рельефно воплощал идею власти человека над природой.

Идея: своя или привозная?

Легче всего, как это водится в России, кивнуть на иностранное влияние: мол, проникла в сознание Петра зловредная идея европейцев о власти человека над природой, о всевластии творца, мастера над материалом. И вот возжаждал он, наивный Петр, владычества над заливающими низкие земли морскими и речными стихиями… Наверное, и это тоже было. Но ведь и в «чисто русском» пласте средневековой русской культуры без всякого тлетворного влияния Запада жила идея овладения пространством.

В Западной и Центральной Европе стремились к овладению формой вещества, к пониманию тайн его трансформации. Славяне — обладатели обширнейших пространств леса и степи, скорее, хотели обладания самим пространством. Не случайно же именно Русь породила самые громадные колокола, самое мощное в христианском мире искусство колокольного звона. Чтобы на десятки верст плыл над землей звон, маркируя пространство, показывая: «Мы здесь!», демонстрируя власть человека над неосмысленной материей… Но дух — право же, один и тот же.

Полезно будет напомнить и о давно усвоенном Русью эллино-византийском разделении мира на организованный людьми «космос» и неорганизованный, нелепый «хаос». Конечно же «космос» в этом противопоставлении «хороший», а «хаос» — отрицательно заряженный, «плохой».

У язычников-эллинов и у христиан-византийцев это противопоставление имело разный смысл. Для язычников «космос» строили боги, и мир становился пригоден для человека. «Хаос» отстаивали и несли с собой чудовища; в мире «хаоса» человек жить не мог. В славяноязыческой культуре есть противопоставления, очень похожие по смыслу на эллино-языческие…