— Растолмачь капитану, что работа — не волк, в лес не убежит! А товарищ с товарищем, может статься, и не свидятся боле… И пущай не дуется, как тесто на опаре: до ночи все шкуры его на берегу будут. Орава-то у нас вишь какая: за одну ходку управимся. Верно я говорю, братцы? — окинул он взором окружающих его людей.

— Верно, атаман! — откликнулись те послушливым эхом.

— Ну пойдем, пойдем, дружок, — атаман приобнял за плечи все еще упиравшегося сэра Генри. — Будя ломаться, аки девка непорченая… Щас по чарке-другой примем, и душа с телом в лад войдут…

Барбер, уступая то ли хлебосольному атаману, то ли собственной головной боли, махнул рукой команде: «Гуляйте, мол, пока…»

«Морские волки» тут же разбрелись по лагерю и, зазываемые его обитателями, расселись вокруг костров. Появились бадьи с пивом, куски вяленой оленины. По кругу пошли ковши с пенным питьем, трубки, набитые отменным вирджинским табаком, началось обычное при таких встречах знакомство и братание.

Абросим очутился у костра рядом с немолодым уже светлобородым мужичком и Жаком. Смит, перекинувшись с лекарем парой фраз, ушел в атаманский барак, должно быть, толмачить. Вышло так, что к их огоньку больше никто не подсел.

Мужик, чувствовавший себя хозяином, пытался что-то объяснить Абросиму знаками, принимая его по одежде за чужеземца. Плотников, впервые за много дней, не смог сдержать улыбку:

— Да русский я, батя, православный.

— Ишь ты… — округлил глаза мужик. — А ну, побожись!

— Вот те крест, — погасив улыбку, Абросим перекрестился и, достав нагрудный крест, поцеловал его.

Мужик, и без того ошарашенно взиравший на Плотникова, перевел глаза на его позеленевший от пота медный крест ручной работы и вдруг переменился в лице:

— Откель у тебя это, паря?

— Что? — не понял Абросим.

— Крест энтот…

— Так мой… От родителев достался… А что такое?

— Да так, померещилось, — отвел глаза бородач. — Ну, попей пивка-то…

Абросим отхлебнул густого, пахнущего лесом питья и протянул ковш Жаку, который, не в силах понять разговор, беспокойно зыркал единственным глазом.

— А звать-то тебя как, мил человек? — выждав какое-то время, спросил мужик.

— Абросимом кличут… А его, — кивнул работный на лекаря, — Жаком.

— Ишь ты, Жабом, что ли? Ну и имечко… — усмехнулся в бороду сотрапезник. — А меня Иваном…

Ковш еще раз прошелся по кругу. Разговор что-то не клеился, хотя и мужику, и Плотникову хотелось о многом расспросить друг друга.

— А послушай, Абросим, какого лешего тебя к чужакам занесло? Али жабы энти инородные тебе православных милее? — взбодренный хмельным угощением, бородач вновь, но уже вполголоса обратился к работному, в то же время косясь на француза, — не обидеть бы гостя непотребным словом.

— Не боись, Иван. Он по-нашему — ни бельмеса, — успокоил мужика Плотников, но на вопрос не ответил, не зная, можно ли довериться незнакомцу.

Мужик подбодрил работного:

— Э, да ты сам боисся! Не робей, паря, ежели у тебя чё за душой имеется, так мы тута все не ангелы… Гулящие мы, вольные люди. А за старшого промеж нас батька Крест. Мабудь, слыхал про такого?

Плотников отрицательно покачал головой.

— Живем, вишь, жизней лесной, — продолжал Иван. — Промышляем, чем бог пошлет, — он выразительно похлопал ладонью по рукояти казацкого кинжала, торчащего из-за кушака. — А ты никак в бегах?..

— Компанейский я… Российско-Американской торговой компании служитель.

— Цыц ты, тише… — Иван опасливо посмотрел по сторонам. — Глянулся ты мне, паря… А то бы упреждать не стал! Никому больше не говори такого. Энта твоя компания атаману нашему как камень для косы. Он при одном слове о ней лютей лютого делается… Да и капитану твоему, сдается мне, она такоже не по нутру! Не возьму в толк, чаво угораздило тебя в сотоварищи к нему затесаться…

— Не сам иду — нужда ведет… — вырвалось наконец у Абросима. И, уже более не таясь, он стал торопливо рассказывать новому знакомому все, что приключилось с ним.

…Костер почти погас, а низка из корья, в которой было принесено пиво, опустела, когда Абросим закончил нерадостный рассказ.

Храпел, притулясь сгорбленной спиной к березовой колоде, Жак, и мухи ползали по его морщинистому лицу безбоязненно, словно по челу покойника.

От соседних костров доносились возгласы подгулявших моряков и соратников Креста. Где-то пробовали петь. Абросим узнал песню «Матушка, матушка, дай воды напиться…» — ее любила петь Настя… Как давно это было. Будто и не с ним…

Иван, выслушав исповедь Плотникова, надолго замолк, скреб затылок растопыренными пальцами. А когда заговорил, то вовсе не о том, о чем ожидал промышленный.

— Дозволь-ка, паря, на твой крест еще один разок глянуть.

Абросим пожал плечами: изволь, коли охота. Иван осторожно принял крест в широкую мозолистую ладонь.

«Вот те на, — про себя отметил Плотников, — разбойник разбойником, а руки, как у пахаря…»

— Тебя часом не Плотниковым прозывают? — вдруг пытливо уставился на Абросима Иван. В лице его что-то изменилось, задрожало, будто балалаечная струна.

— Плотниковы мы… — настал черед удивляться Абросиму.

— Не графьев ли Толстых тягловые землепашцы?..

— Их самых… Из села Ильинского Кологривского уезда Костромской губернии проистекаем. А тебе откуда Плотниковы-то известны?

Но Иван словно и не слышал его:

— А матушку твою случаем не Агафьей зовут?

— Звали Агафьей Митрофановной…

— Звали?!

— Померла… Почитай, годков семнадцать назад. Я еще совсем несмышленышем был…

— Померла… — голос Ивана осекся, и он снова замолчал. Только теперь по-иному. Тяжко.

— А ты сам не из наших ли мест? Не ильинский? — загорелся Плотников. — Может, про тятьку моего что знаешь? Бабка Ефросинья сказывала, он в бега подался, когда мать на сносях была… Так с тех пор и не объявлялся…

— Знаю, Абросим. Как не знать-от…

— Так он живой?

— Жив покуда…

— И где ж обретается теперь?

— Да тут недалече.

— И мне что, повидать его можно?

— Ишь ты, проворный какой, будто лопата… Считай — уже повидал.

— ?!

— Крестик-то энтот моими руками сработан, сынок…

4

Откуда взялись Плотниковы в Ильинском, никто не ведал.

То ли объявились они в то лихоимное время, когда родовое имение Толстых, полученное графом Петром Андреевичем за служилые заслуги от самого государя Петра Великого, было отнято у его потомков и переходило из рук в руки всякого рода временщиков. То ли когда императрица Елизавета Петровна высочайшей милостью вернула из ссылки настоящих хозяев, вместе с титулом возвратив им ключи от Ильинского со всем скотом и крепостными душами в придачу. То ли занесла вместе с приданым плотниковское семя на кологривские земли из Рязани новая хозяйка — Анна Федоровна (урожденная Майкова), жена одного из многочисленных правнуков родоначальника Толстых.