столкнулся со многими людьми, ставшими за короткое время его друзьями. Придется ли когда встретиться, или дороги войны не сведут их вместе никогда? Как бы то ни было, Чурсину мучительно, до боли было жаль расставаться с ними.

Синеватая полоска над горизонтом ширилась, светлела, становилась постепенно светло-голубой. Потом на облаках заиграл красноватый огонь.

Колеса все громче отстукивали свою монотонную песню. Не замечая обжигающего холода встречного ветра, Чурсин стоял и пристально вглядывался в темноту, куда убегала из-под последней платформы нескончаемая стальная колея…

МЕДАЛЬ

Рассказ

— Стыда не имеешь! — громко выговаривала пожилая женщина в белом, по-деревенски повязанном платке, яркой, в цветочках кофте и широкой темной юбке. — У самого язва, а туда же!..

Рядом шел высокий нескладный мужчина. Черный поношенный костюм, правда старательно выглаженный ради праздника, только подчеркивал его худобу.

— Не журчи, Анна, не журчи! — добродушно улыбался он. — По два наперстка всего с кумом. Воевали, а тут праздник.

— Воевали! Возле кухни спасались больше!

— Почему — кухни? — нахмурил густые седеющие брови мужчина. — А медаль откуда?

На его груди сиротливо поблескивала медаль «За боевые заслуги».

— Вот, вот. Одна. Даже «За Победу» не получил!

— Болел, сама знаешь, сколько.

— Теперь бы мог.

— Поди, их и не делают уже. Чего людей беспокоить.

— Тихоня! А еще хвастается! Подумаешь, медалька!

Голос женщины стал совсем злым. Прохожих на глухой улочке не было, и она, не стесняясь, отчитывала мужа:

— Кум Петро да ты Петро — два сапога пара. Вояки!..

Из-за угла показался офицер. Словно на парад шел. Уже издали было слышно, как звенели на ходу многочисленные ордена и медали.

— Видишь, этот человек воевал, а ты что? — понизила голос женщина.

Когда военный оказался в нескольких шагах, она громко позвала:

— Гражданин! Можно посмотреть, что это у вас?

Офицер, улыбаясь, остановился.

— Вот сколько у человека! А ты все про свою медаль. Аника-воин!

Женщина смотрела то на ордена военного, то на мужа. Ордена даже потрогала рукой.

Ее Петро не проронил ни слова. Он топтался на месте, как-то странно, то ли от вида многочисленных орденов у военного, то ли стесняясь громкого голоса жены, согнулся, отчего фигура его стала совсем уж нескладной и он будто еще больше постарел.

Офицер, продолжая улыбаться, козырнул и пошел быстрым шагом — куда-то торопился. Он слышал, как позади сердитая жена продолжала распекать своего непутевого мужа. На военного она и не оглянулась.

Дома Анна повозилась по хозяйству, погремела посудой. А потом прилегла отдохнуть. «Боевых» ста граммов, как еще с утра она обещала мужу, так и не преподнесла.

Петро, он же Петр Васильевич, чувствовал себя кровно обиженным. Он долго сидел за столом, молчал. Да и с кем говорить, о чем?

Еле слышалось дыхание жены. Вот ругает его все за пенсию малую, да за то, что часто дарит соседским ребятишкам конфетки или еще что-нибудь вкусное. А своих детей рядом давно нет. Они улетели из родного гнезда, писем и тех редко дождешься. Пилит Анна его без конца — так сейчас казалось Петру Васильевичу, а прежде слыла хохотуньей, плясала как! И еще заботливой была, ласковой, не то что теперь — упреки и упреки.

Вспомнил, и ножом резанули по сердцу слова: «Подумаешь, медалька!..»

Он никому не рассказывал о своих делах фронтовых. Да и какие там они, дела эти! Не довелось по-настоящему сходить в атаку. Стыдно вспомнить: из винтовки выстрелил всего несколько раз и то на стрельбище, а не по врагу. Живого немца увидел, лишь когда мимо проводили колонну пленных.

Состоял он тогда в нестроевой команде. Удел «старичков» из этой команды — погрузка, разгрузка, охрана, сопровождение — короче, рядовая работа на «задворках» фронта.

Медаль? Он ее получил даже не в войну, а уже после Дня Победы. За что? На этот вопрос ему было бы трудно ответить…

Сумерки сгущались. Скоро в темноте лишь смутно виднелась кружевная скатерка на старинном комоде, что стоял против стола, да слышалось мерное тиканье старинных ходиков.

Петр Васильевич закрыл глаза, глубоко вздохнул, склонил голову на руки. Спать еще рано. Лучше бы у кума остался, послушал, как тот воевал. Кум в войну был настоящим солдатом, не то что он. Куму есть о чем рассказать. А он, Петр Васильевич, и страха-то не испытал по-настоящему. Чего уж там!

Впрочем, однажды все-таки здорово напугался. Ехали тогда на автомашине по грейдерной дороге. Впереди зеленел лес. Ровно гудел мотор, солдаты, хотя и трясло, дремали, — позади осталась бессонная ночь. Всех заставил очнуться близкий грохот разрывов. Над дорогой пронеслись два «мессершмитта», развернулись и пошли в новую атаку.

Солдаты посыпались из кузова, иные бросились в кювет, другие помчались по полю — подальше от машины. Упал в грязь кювета и он. «Мессершмитты» ближе, ближе. Вот тут-то, в ожидании огня бортовых пулеметов, Петро почувствовал, как тело помимо его воли охватывает липкий страх. О смерти он и не думал. Страшнее всего было сознавать свое бессилие перед надвигавшейся опасностью.

Когда Петро поднял голову, самолеты исчезли. Впереди на дороге, у самого леса, чадящим пламенем горела легковая машина. Солдаты рядом с ним лежали, вжав головы в плечи, — ожидали очередной атаки. У Петра ёкнуло сердце: «А если люди горят там, в машине?..» Он вскочил и побежал к лесу.

Эмка стояла поперек дороги. Наверное, шофер хотел свернуть с грейдера и выехать в поле — не успел. Его тело вывалилось из открытой дверцы, светлые длинные волосы на непокрытой голове слиплись от крови. «Мертвый!» — решил Петр Васильевич.

На втором сиденье виднелась фигура офицера. Петр подбежал к дверце. Жаром и едкой гарью — горели уже скаты — пахнуло в лицо. Закрывая глаза одной рукой, второй попытался открыть дверцу. Она не поддавалась. Обеими руками рванул, посильнее, вместе с дверцей упал на землю навзничь.

Поднявшись, Петр полез внутрь кабины. Офицер был плохо виден в дыму. Задыхаясь от дыма, чихая и кашляя, выволок-таки тело из машины, положил в сторонке.

Ран на теле он не мог найти. И вдруг лежавший открыл глаза, вздохнул глубоко, прошептал:

— Портфель!.. Скорее!..

Ясно: какой-то портфель, видно, очень важный, остался в горящей машине.

И опять Петр бросился к ней. Теперь стало совсем трудно. Кабину застилал дым, тлело сиденье. Солдат шарил уже обожженными руками по кабине, чувствовал острую боль в голенях — загорелись брюки, гимнастерка, а портфеля все не было. И когда уже решил, что больше не выдержит, вдруг на дне кабины нашел-таки то, что искал.

Офицер лежал на дороге, не двигался. Но был в сознании. При виде портфеля на его лице отразилось подобие улыбки.

— Спасибо,