— Упряма, как ослица, — сообщил он Мешуламу, заявив, что больше унижаться не намерен.

Все шло к тому, что Мешуламу вряд ли удастся на Шабес объявить о помолвке внучки. Однако смириться с поражением он не желал. За свою жизнь ему удавалось справиться и с более серьезными противниками, чем Даша и Адаса. Кроме того, он убедил себя, что прожил долгую жизнь во многом благодаря всем тем победам, которые одержал в бесконечных схватках, и, если он проиграет хотя бы одну, это будет означать, что он скоро умрет. Упрямство невестки и внучки приводило его в бешенство.

Мешулам долго думал и наконец нашел выход из положения. Он поедет к ребе в Бялодревну вместе с Нюней, Шимоном Кутнером и будущим женихом и там подпишет предварительный брачный договор. Для окончательного договора подпись невесты необходима, предварительный же можно заключить и без нее. Ну а в дальнейшем он найдет способ справиться с этими упрямыми гусынями. И Мешулам, и Шимон Кутнер не сомневались: если ребе согласится быть свидетелем при заключении предварительного договора и одобрит его, Даша сопротивление прекратит. Ее собственный отец, кростининский раввин, был верным последователем бялодревнского ребе, и она вряд ли посмеет воспрепятствовать желанию таких авторитетов.

Все четверо сели ужинать. Шимон Кутнер, широкоплечий старик с седой, напоминающей раскрытый веер бородой и красным лицом, макал куски хлеба в соус от жаркого, поддевал на них кончиком ножа ломтики нарезанной редьки и обменивался репликами с Мешуламом. Фишл, краснощекий, черноглазый юноша в пальто с регланом, маленькой шляпе и начищенных сапогах, вертел головой во все стороны. Время от времени вставлял слово и он. Разговор зашел о том, как в Талмуде трактуется случайно затухшая ханукальная свеча. В этом вопросе Фишл осведомлен был неплохо. Его отец умел так построить разговор, что всякий раз, когда начинался спор, Фишл имел возможность вставить какое-то уместное замечание. Мешуламу прием этот был хорошо знаком, однако знал он и то, что на подобные хитрости пускаются все женихи. Не все же они, в конце концов, были гениями. В юном Фишле Мешуламу нравились выдержка и самообладание, а также деловая сметка. Старик был убежден: женившись на его внучке, юноша преумножит свое состояние и вместе с тем останется набожным хасидом.

— Ну, чего медлишь? Рассказывай, как ты это толкуешь, — сказал он, поворачиваясь к Фишлу и толкая Зайнвла в бок: дескать, его, Мешулама, не проведешь.

Тем временем Аижа сообщил ожидавшему в молельном доме Мойше-Габриэлу, что ребе готов его принять. Мойше-Габриэл пригладил пейсы, поправил талис и последовал за шамесом. Когда они шли через двор, было видно, что в комнате ребе горят и лампа, и свеча. Ребе курил длинную, изогнутую трубку. Он сделал Мойше-Габриэлу знак рукой, чтобы тот сел в кресло.

— Скажи, реб Мойше-Габриэл, в чем там дело с дочерью Нюни? Я слышал, она отказывается выходить за Фишла.

— Ничего удивительного, мать отправила ее в современную школу; в книгах, которые они там читают, рассказывается про прелюбодеяния и прочие гнусности. Вот юноша хасид ее и не устраивает. Она, как и все молодые, тоже закусила удила.

— А может, прости Господи, она влюбилась…

— Не знаю. Есть у нее вроде бы какой-то молодой человек, он приехал в Варшаву из Малого Тересполя, говорят, вундеркинд, но уже испорчен, внук малотереспольского раввина.

— Должно быть, Дана Каценелленбогена.

— Да.

— Великий был человек.

— А что толку? Этот парень общается с моим шурином, Абрамом Шапиро. Адаса дает ему какие-то уроки. Абрам и мой тесть — на ножах, они не выносят друг друга. Зато жена Нюни беспрекословно его слушается. А он всячески настраивает их с дочкой против Мешулама.

— А что он имеет против твоего тестя?

— Это старая история…

— Ну… Принуждать ребенка тоже ведь нехорошо. Гина-Генендл тоже не хотела выходить за Акиву, это мать, упокой Господи ее душу, ее заставила.

— И так плохо, и сяк…

— Человек вправе решать сам. А иначе какая разница между райским престолом и преисподней?

Ребе сунул трубку в рот и стал ею попыхивать. Решено: он предупредит Мешулама, что, если девушка будет упорствовать и впредь, принуждать ее выходить замуж за Фишла не следует. Пусть уж лучше еще несколько лет в невестах походит, чем сойдет после свадьбы с пути истинного.

1

Посреди ночи Роза-Фруметл услышала стон мужа. Она спросила, что с ним, и Мешулам, что-то в раздражении буркнув, ответил:

— Спи. И отстань.

— Может, хочешь чая? — не отставала она.

— Не хочу я никакого чая.

— Что же ты хочешь?

Мешулам на минуту задумался.

— Хочу быть лет на тридцать моложе.

Роза-Фруметл вздохнула.

— Какая глупость! — с нежностью в голосе проговорила она. — С тобой, слава Богу, все в порядке. Ты — как пятидесятилетний, не сглазить бы только!

— Несешь всякий вздор! — прорычал Мешулам. — Ладно, отвяжись. Если что меня и беспокоит, то это не твоего ума дело.

— Право же, я тебя не понимаю, — скорбным голосом отозвалась Роза-Фруметл.

— Я и сам себя не понимаю, — послышался в темноте голос Мешулама; неясно было, к кому он обращается, к самому себе или к жене. — Кручусь, кручусь, а все впустую. У меня было две жены, семеро детей, я собирал приданое, раздавал деньги зятьям. Потратил на них миллионы! И что я со всего этого имею? Что нажил? Врагов, обжор, дармоедов. Отличную компанию произвел на свет.

— Мешулам, говорить такое — грех.

— Пускай. Покуда у меня есть язык, буду говорить, и, если Господь захочет меня наказать, он высечет по голой заднице меня, а не тебя!

— Фе! Мешулам!

— Нечего фекать. У тебя один ребенок, а у меня их семеро. И в каждом какой-нибудь червь завелся… — Он осекся, словно не мог решить, жаловаться ему этой женщине, которая по чистой случайности стала его женой, или это будет ниже его достоинства. — В том, что дети мои никчемны, никто не виноват. Я и сам тяжелый человек, упрямый, злопамятный, подлый. Я ж этого не отрицаю. Говорят ведь, яблоко от яблони недалеко падает. Да и жены мои — не подарок. Первая — да не обидится на меня ее дух — была женщиной самой заурядной. Со второй мне просто не повезло. Но зятья-то у меня могли быть приличные, разве нет? Хотя бы те, кого можно купить за деньги, как скот на базаре…

— Мешулам, что ты такое говоришь? — не выдержала Роза-Фруметл.

— Тихо, женщина! Я не с тобой разговариваю. Я разговариваю со стеной, — буркнул Мешулам. — Тебе-то чего дрожать? В аду мне гореть — не тебе!

— Браки совершаются на небесах, — слабо протестовала Роза-Фруметл.

— Уж это точно! Этот Абрам — идолопоклонник и безбожник, развратник, прелюбодей. Он поносит и разоряет меня. А теперь готов в лепешку разбиться, чтобы и ей жизнь поломать… Как ее зовут?.. Дочку Нюни… Ну да, Адаса. Или возьми Мойше-Габриэла, мужа Леи. Пустой человек. А мои невестки? Все как одна бессмысленные, никчемные — кроме разве что жены Пини.