Это было предупреждение, пускай и излишнее. Опасный момент миновал. Когда дверь затворилась, Кейт подняла с пола рубашку Росса и внимательно ее рассмотрела, мысленно отмечая ширину его плеч и темный оттенок впитавшейся крови.

— Если рубашку замочить, пятно еще можно будет отстирать, — ровным голосом заявила она. — А потом я… или Гвинн… зашьем дыру.

— Да бросьте. Не каждую дыру удается зашить.

Кейт отвела глаза, взбудораженная намеком.

— Но попытаться все же стоит.

— Не всегда. Бывает, что это очевидно.

Кейт, поджав губы, сложила рубашку и окунула ее в миску с красноватой водой.

— И что тогда?

— Тогда нужно выбирать: либо ты обходишься без этой дырявой вещи, либо начинаешь все заново.

Она чувствовала, как бьется ее сердце, ощущала тяжесть в чреслах и не могла отделаться от невеселых мыслей. Именно сейчас, в данную минуту, принималось некое судьбоносное решение, но какое именно и к каким оно приведет последствиям, Кейт не знала. Когда она снова заговорила, слова ее были лишь сотрясанием воздуха.

— И какой путь предлагаете вы?

— Ты же сама знаешь, Кейт. Давно уже знаешь.

Да, к сожалению, она это знала. И нестерпимо боялась этого знания.

* * *

В ране все-таки началось заражение — и неудивительно: сколько бы Кейт ни промывала ее соляным раствором, Трилборн все-таки полоснул Шотландца грязным клинком. Росс все время проводил у себя в комнате, беспрерывно ворочался и метался в лихорадке; он спал целый день и ничего не ел. На второй день служанка Кейт принесла ему хлеба, куриного бульона и кувшин с водой. Она принялась кудахтать о том, что он не пришел в главную залу, и с помощью насмешек, издевок и откровенной грубости заставила немного поесть и попить, после чего сменила его пропитавшиеся потом простыни и ретировалась, оставив Росса в гораздо лучшем состоянии.

Она вернулась на третий день. И на четвертый тоже. Иногда она заглядывала даже по ночам — и тогда почему-то ужасно походила на свою госпожу. Ее длинные волосы иной раз, когда она склонялась, касались его горячей кожи, словно сотня крохотных пальчиков. Вода, которой Гвинн его омывала, была будто бы зачерпнута из шотландского озера, питаемого талым снегом. Она была чрезвычайно нежна с ним, но кожа Росса покрывалась мурашками, когда она меняла ему повязки, расчесывала волосы и протирала вспотевшее чело.

На пятый день лихорадка достигла пика и Росс стал раздражаться от каждого звука. Когда двое болванов в соседней комнате принялись спорить из-за какой-то вмятины на шлеме, он выбрался из постели, столкнул их лбами и вернулся к себе, растеряв последние силы. Через несколько минут он уже насквозь промок от пота, но завоеванного спокойствия хватило, чтобы проспать целый день.

На шестые сутки, проснувшись среди ночи, Росс ощутил непреодолимое желание накинуть плед, оседлать коня и умчаться прочь из этой добровольной тюрьмы. Ему срочно нужно было с кем-нибудь сразиться — как умственно, так и физически. И не важно, что это было бы за сражение: защита Данбарского замка или кража соседского скота, — лишь бы двигаться, лишь бы скакать в ночи. Скоро ведь дни станут совсем короткими, трава на выпасах поредеет, коровы ослабнут. И грабежи придется отложить до весны.

Лежа в темноте, при свете одного лишь оплывшего огарка, Росс понимал, что вряд ли когда-либо еще отправится на поиски приключений вместе со своими друзьями и родственниками. Они теперь будут ездить сами, без него, как наверняка уже ездили не раз после Михайлова дня. А он застрял в Англии на веки вечные, всеми забытый и заброшенный.

Тоска его объяснялась и внезапной потерей товарищей, и разрывом семейных уз, и его собственной слабостью и одиночеством, к которому обязывает больничная койка. Но все это можно было бы терпеть, если бы не пропасть, отделявшая его теперь от леди Кэтрин Милтон.

Он сам дал ей понять, что у них нет будущего, — почему же теперь ему было так горько из-за того, что она его не навещала? Какая глупость. Да, Кейт присылала свою служанку, что можно было расценить как проявление внимания, но сама-то не приходила, не прикладывала ему компрессов и не развеивала его скуку.

Конечно, она не смогла бы остаться. Он сам тут же прогнал бы ее. Но попытаться-то она должна была!

Росс понимал, насколько нелогичны его размышления. Они оба знали, что между ними ничего быть не может, и уже дважды соглашались с этой неизбежностью. Если кто-то увидит Кейт хотя бы рядом с его комнатой, не то что внутри, последствия будут катастрофическими для них обоих. Весть разлетится по двору со скоростью воробья, запутавшегося в стягах, что свисают с потолка главной залы. Их обвенчают тотчас же, не дожидаясь рассвета.

Что может быть хуже? Только если его, Росса, застанут у нее в покоях. В таком случае его запросто могут заковать в кандалы.

И тем не менее Росс думал об этом, сгорая от лихорадки. Как бы Кейт повела себя: одарила бы его ласковой улыбкой, заключила в объятья — или истошным воплем созвала бы весь двор? Если бы она не спала в одной комнате с сестрой, Росс не сдержался бы и попытался это проверить. Маргарет, не колеблясь ни секунды, привела бы охрану, а то и пометила бы его раскаленным утюгом. Каким же безнадежно одержимым надо быть, чтобы надеяться на расположение Кейт, когда ее сестра лежала на соседней кровати?

Он нуждался в женщине, в том-то все и дело. Период воздержания явно затянулся. Презрительно насмехаясь над лестью придворных дам, которые считали его варваром и рассчитывали на варварскую любовь, и брезгуя убогими девками, которые торговали собой на чердаках таверн и в переулках города, Росс словно бы принял бессрочный целибат. Он уже и не помнил, какой была его последняя женщина: кажется, это была Сэйди, дочь кузнеца, пропахшая вереском и ветром с залива Солуэй. Они накинулись друг на друга, как изголодавшиеся звери, в зарослях папоротника. Они изнемогали от страсти, задыхались, жадно поглощали друг друга, даже не притворяясь, что за этим телесным актом стоит нечто большее. А потом Сэйди просто ушла, на прощание улыбнувшись ему с явным удовлетворением на лице. Ее юбки покачивались в такт шагам.

Но в зыбких дневных фантазиях и ночных сновидениях Россу улыбалась Кейт, это ее юбки покачивались в такт шагам. Она уходила, а он оставался лежать на траве в чем мать родила — лежать и сожалеть, что она не осталась, не уснула рядом с ним. Росс никак не мог забыть ее поцелуй, он думал о нем в ночи — таком нежном, неумелом, робком. И Росс просыпался с неудовлетворенным стоном.

Вечером не то восьмого, не то девятого дня к нему явился посланник. Заслышав стук в дверь, Росс кое-как выбрался из постели и застыл, ухватившись за столбик кровати, чтобы в голове у него хоть немного прояснилось. На пороге его ожидал Лиам, его кузен — высокий дюжий мужчина с волосами цвета ржавых доспехов и улыбкой на пол-лица. От его мощных объятий заметно ослабевший Росс едва не упал; тогда кузен сгреб его в охапку и усадил на кровать.

— Ты, братишка, выглядишь как куча навоза, на которую стошнило драного кота, — как всегда дипломатично выразился он. — Что они тут с тобой делают?