Да, тогда, в беседе с заместителем, экс-генерал очень точно определил формулировку – настолько точно, что запомнил ее почти слово в слово: «Страх всегда персонифицирован – он не может быть размытым, абстрактным. Боятся всегда кого-то или чего-то. То, что можно назвать по имени. Нужен один-единственный человек, конкретный, реальный, именем которого можно будет пугать. На такого человека будет работать вся „С-4“: разведчики, аналитики, другие ликвидаторы. У него будет свой, хорошо узнаваемый почерк, который, при желании, можно будет легко подделать. Еще раз подчеркиваю: работа целого подразделения будет фокусироваться именно на нем одном. С другой стороны, такой человек идеален как ширма, как прикрытие…»

– Я могу встретиться и переговорить с этим… – Чтобы не выдать собственную заинтересованность, гость нарочито внимательно взглянул на титул личного дела. – Солоником Александром?

– Он сейчас на занятиях по физподготовке, – несколько извинительно ответил начальник центра подготовки и, взглянув на часы, добавил: – Они закончатся минут через десять. Не хотелось бы отрывать, чтобы не выделять его из всей массы контингента, обращая на него внимание. Обождете, товарищ генерал?!

– …Раз-два, раз-два, сохранять дыхание, не отставать, распределять силы, – доносилась из мегафона ставшая уже привычной команда. – Предпоследний круг можете пройти шагом…

Саша, так же, как и несколько десятков курсантов, бежал кросс – до финиша оставалось не более километра. Солоник был вторым, и впереди маячила спина высокого светловолосого парня – мокрое пятно между лопатками расплывалось в глазах Солоника.

– Не укладываетесь, бездельники. Работать надо, работать, – начальственно гремел мегафон. – Раз-два, раз-два…

До слуха Саши доносилось тяжелое дыхание бежавшего впереди. Кажется, его звали Андреем, а фамилия его была вроде бы Шаповалов, и был он как будто из Питера. Но – и это несомненно! – биография этого курсанта в основном повторяла биографию самого Солоника, впрочем, как и подавляющего большинства остального «контингента».

Оставалось еще два круга по стадиону – две трети километра. Питерец явно сдавал. Казалось, еще несколько шагов – и он свалится на гаревую дорожку. Дыхание сделалось прерывистым, шумным, колени подгибались, руки безжизненными плетьми болтались вдоль туловища. По всему было заметно, он не сумел правильно рассчитать свои силы, и потому на повороте тренированный Солоник легко обошел недавнего лидера.

Поворот, еще один поворот – и последний круг, триста тридцать три метра. Вновь поворот, которого больше не будет, и еще один, и еще…

Все-е-е-е…

Пройдя финиш, Саша обессиленно свалился в тенек под навес. Он пришел первым, как и всегда приходил, но выложился весь без остатка. Наверное, если бы к его виску приставили ствол и сказали: если ты не пробежишь один круг, тебя застрелят, он бы только прошептал пересохшими губами – стреляйте, делайте со мной что хотите, но больше не побегу.

– Раз-два, раз-два, не отставать, держите дыхание, – неслось из мегафона инструктора, подгонявшего остальных, – быстрей, быстрей, не укладываетесь…

Солоник взглянул на часы – половина первого. Сейчас душ, потом обед, два часа отдыха, и новые занятия. Четыре часа теории, затем двухчасовой спецкурс вождения автомобиля, потом два часа стрельб в тире. И так каждый день, каждую неделю, кроме воскресенья. В воскресенье занятий не было, не считая стрельб: тренер убеждал, что настоящий стрелок должен тренироваться постоянно, без перерыва.

Наверное, никогда еще Саше не приходилось вкалывать так, как теперь. Откуда только силы взялись у бывшего узника ИТУ?

Подъем в четыре утра, легкий завтрак, относительно легкий трехкилометровый кросс, второй завтрак, поплотней. Затем спортивный зал, где одни инструктора учили приемам рукопашного боя, другие проводили курс атлетизма, третьи отрабатывали реакцию, четвертые учили группироваться при падении с высоты…

Затем еще один кросс, как сейчас, на десять километров (иногда вместо него – полоса препятствий), потом отдых и теоретические занятия в аудиториях, так называемый спецкурс.

Спецкурсу наверняка позавидовали бы агенты «Моссада», ЦРУ, АНБ и МИ-6, вместе взятые. Слушателей учили акциям по физической ликвидации, которые никогда не будут раскрыты, производству взрывчатых веществ из, казалось бы, совершенно безобидных вещей вроде тех, что продаются в магазине «Бытовая химия», изготовлению одноразовых глушителей из подручных материалов, от картона до капустной кочерыжки, методике установки и использования подслушивающих устройств, основам слежки и конспирации, театральному гриму, прикладной медицине, воздействию на организм медикаментов, наркотиков, лекарственных трав, радиоактивных и отравляющих веществ. Большинство занятий сопровождалось учебными фильмами, отлично срежиссированными и прекрасно снятыми.

Правда, наука давалась далеко не всем, особенно на практических занятиях. «Контингент» быстро сдыхал на кроссах, курсанты кулями падали в спортзале, заходясь в затяжном болезненном кашле. Впрочем, это было вполне объяснимо: прошлое у большинства отнюдь не свидетельствовало о законопослушании; у некоторых курсантов было немало татуировок, говоривших о бурной молодости, некоторые имели по три-четыре ходки, и притом не только на «общак», общий режим, и не только по бытовым статьям… Недавний узник «строгача» неплохо разбирался в наколках и мог с уверенностью сказать: не менее половины курсантов в свое время имели отношение к блатному миру. Сложные композиции из «решек», то есть тюремных решеток, шприцев, православных крестов, игральных карт, обнаженных женщин, гусарских эполет и на первый взгляд неразборчивых аббревиатур говорили о многом, – но, естественно, не о том, как и почему их обладатели очутились тут.

Несомненно было одно: все эти люди так или иначе сотрудничали с «конторой». Кто-то начал раньше, кто-то позже. Все они были «замазаны» перед законом, а это означало, что при случае ими достаточно легко можно манипулировать.

С момента бегства из Ульяновской «восьмерки» прошло более трех месяцев, и все это время Солоник, так же как и остальные, набирал форму. Дни, как и там, за «решками», за «колючками», не отличались разнообразием, но наполнены были совсем иным – кросс, спортзал, кросс, аудитории, кросс, тир… За бетонный забор никого не выпускали; по сути, это была та же тюрьма, только совсем с иным режимом.

Иногда курсантов поодиночке выдергивали в небольшую комнатку на тестирование. Очень вежливый сухонький старичок в тускло поблескивающих очках, в безукоризненно отутюженном белом халате (глядя на него, Саша почему-то вспоминал отмирающее выражение «старорежимный») раскладывал на столе бесчисленные странички с вопросами, на которые надо было отвечать не думая. Ответы тщательно фиксировались. Вопросы выглядели совершенно идиотскими: «Кем бы вы хотели быть: лесником или драматургом?»; «Что лучше: быть богатым и больным или бедным, но здоровым?»; «Всегда ли дурной поступок будет наказан?» После вопросов перед курсантом раскладывались другие листочки – цветные пятна, буковки, цифирки, что-то наподобие шарад из детских журналов, и старичок каждый раз вежливо интересовался: что вы себе представляете?