— Ты собираешься меня посмешить? — спросил Харди и отвернулся к стенке.

Одним словом — поганый выдался день.

2002 год

В темноте пропадало чувство времени, а вместе с чувством времени — привычные физические ритмы. День и ночь сливались воедино, как сиамские близнецы. На протяжении дня у Мереты осталась только одна точка отсчета — а именно щелчок за стеной герметической двери с округлыми краями.

В первый раз, когда послышался искаженный динамиками голос, это стало для нее таким шоком, что, даже ложась спать, она все еще продолжала дрожать.

Но она понимала, что если бы не этот голос, она умерла бы от голода и жажды. Вопрос был лишь в том, не лучше ли было бы умереть.

Она уже заметила, что чувство жажды и сухости во рту начало проходить. Заметила, что усталость подавляла ощущение голода. Страх сменился тоской, а тоска ясным осознанием приближающейся смерти. Поэтому она спокойно лежала, дожидаясь, когда тело прекратит борьбу, и тут вдруг загремел голос, который показал ей, что она не одна и должна покориться чужой воле.

— Мерета, — без предупреждения произнес женский голос. — Сейчас мы передадим тебе пластиковый контейнер. Скоро ты услышишь щелчок, в углу напротив откроется шлюз. Мы видели, что ты его уже обнаружила.

Наверное, Мерета ожидала, что сейчас зажжется свет, потому что крепко зажмурилась, пытаясь справиться с волной внезапного испуга, который поразил ее, как удар молнии, докатившись до каждого нервного окончания. Но свет не зажегся.

— Ты слышишь меня? — гаркнул голос.

Она кивнула и тяжело перевела дыхание. Только сейчас она заметила, как продрогла.

— Отвечай!

— Да, я слышу. Кто вы? — спросила она, вглядываясь в темноту.

— Как только услышишь щелчок, подойди к шлюзу. Не пытайся в него пролезть, из этого ничего не получится. Когда заберешь первый контейнер, за ним придет второй. Один с бачком, чтобы справлять в него нужду, второй с водой и пищей. Каждый день мы будем открывать шлюз и заменять старые бачки на новые. Ты поняла?

— Что все это значит? — спросила она и прислушалась к гулкому эху своего голоса. — Меня похитили? Вы хотите получить деньги?

— Вот первый контейнер.

В углу загремело, и послышалось негромкое шипение. Мерета поплелась на звук и обнаружила, что в самом низу утопленной в стене овальной двери открылась щель, в которую пролез бачок величиной с корзину для бумаг. Когда она приняла его и поставила на пол, шлюз закрылся, а через десять секунд вновь открылся, на этот раз с чуть более высоким бачком, который, вероятно, был биотуалетом.

Сердце бешено заколотилось. Если бачки были поданы так быстро один за другим, значит, с той стороны двери кто-то стоял у шлюза. Там стоял человек, совсем близко!

— Не будете ли вы так добры сказать мне, где я нахожусь? — Мерета подползла на коленях и села так, чтобы находиться в точности под тем местом, где, как ей казалось, должен быть громкоговоритель. — Сколько времени я тут сижу? — Затем, чуть повысив голос, спросила: — Что вам нужно от меня?

— В контейнере с едой лежит туалетная бумага. Новый рулон тебе будут давать раз в неделю. Для умывания пользуйся водой из канистры, которая находится в туалетном контейнере. Не забудь сразу вынуть оттуда канистру. В помещении нет стока для воды, так что мыться старайся над ведром.

Она стиснула зубы, так что даже мышцы шеи напряглись. Остатки негодования боролись со слезами, губы задрожали, из носа потекло.

— Что же мне, так и сидеть тут в темноте… все время? — сквозь слезы проговорила она. — Неужели вы не можете включить свет? Хотя бы на минутку. Пожалуйста!

Тут снова раздался щелчок, шипение воздуха — шлюз закрылся.

В последующие много, много дней она не слышала ничего, кроме шипения вентилятора, раз в неделю обновлявшего воздух в помещении, и ежедневного постукивания открываемого и закрываемого шлюза. Иногда промежутки тянулись бесконечно долго, а иногда казалось, что она едва успела прилечь после еды, как уже поступала следующая партия контейнеров. Еда, однообразная и безвкусная, стала единственным светлым пятном в ее физическом существовании. Она состояла из картошки, небольшой порции разваренных овощей и крошечного кусочка мяса. Каждый день одно и то же — словно за непроницаемой стеной, в мире, где было светло, для нее ежедневно подогревался неиссякаемый котел с этим варевом.

Сначала она думала, что постепенно привыкнет к окружающей темноте и сквозь нее перед глазами начнут проступать отдельные детали помещения, однако ее ожидания не оправдались. Вокруг стояла непроницаемая тьма, в которой она чувствовала себя слепой. Одни лишь мысли могли озарить ее существование, но это было не так-то легко сделать.

Долгое время она по-настоящему боялась сойти с ума. Боялась, что однажды утратит контроль над собой. И она вызывала в воображении картины мира, населенного людьми и полного света. Она искала спасения в тех закоулках сознания, которые остаются невостребованными в обычной жизни, когда люди заняты своими делами. И понемногу к ней возвращались воспоминания. Какие-то мгновения, когда ее обнимали чьи-нибудь руки. Слова, полные ласки и утешения. Но также воспоминания о минутах одиночества, об утратах и неустанной работе.

Затем у нее выработался определенный ритм жизни, состоявшей из длительных периодов сна, еды, размышлений и бега на месте. Бег она продолжала до тех пор, пока от равномерного топота у нее не начинало болеть в ушах или пока она не валилась с ног от усталости.

Через четверо суток на пятые она получала свежее белье, а ношеное бросала в биотуалет. Отвратительна была мысль, что до него будут дотрагиваться чужие руки. Однако верхнюю одежду ей не меняли, поэтому она старалась обращаться с вещами бережно. Аккуратно садилась на ведро. Собираясь поспать, ложилась на пол с осторожностью. Тщательно расправляла примятые складки, когда меняла белье, и отмывала чистой водой те места, которые на ощупь казались засаленными. Мысленно она порадовалась, что в день похищения была одета так основательно: в пуховую куртку, платок, блузу с футболкой под ней, брюки и толстые носки. Но с течением дней брюки все больше обвисали, а подметки стоптались и стали тонкими.

«Надо будет бегать босиком», — подумала она и крикнула в темноту:

— Не могли бы вы сделать потеплее? Какую-нибудь ручку повернуть?

Но вентилятор под потолком с некоторых пор замолчал и давно уже не шумел.

Свет зажегся во время обмена ведер, на сто девятнадцатый раз. Взрыв белого солнца хлынул ей в глаза таким ослепительным потоком, что она отшатнулась, крепко зажмурив веки; брызнули слезы. Свет обрушился на ее сетчатку, как бомбовый удар, голова резко заболела. Мерета невольно опустилась на колени и закрыла глаза руками.

Только спустя несколько часов она осмелилась осторожно взглянуть в щелку между пальцами. Свет по-прежнему был для нее чересчур ярким. Она не решалась широко открывать глаза из страха, что уже ослепла или ослепнет, если слишком поспешно посмотрит на свет. Так и сидела, пока женский голос из громкоговорителя не испугал ее снова, вызвав новый прилив боли. Она стала будто чувствительный прибор, который зашкаливает от малейшего звука. При каждом слове ее будто пронизывал удар тока. Слова были ужасны.