социальной диктатуры… если бы корона, со своей стороны, когда-либо могла решиться на, конечно, весьма маловероятный шаг, а именно, если бы она пошла воистину революционным путем и превратилась из монархии привилегированных сословий в социальную и революционную монархию».

При жизни Лассаля Маркс и Энгельс не знали об этом подлом сговоре. Но они предвидят политическое и нравственное падение Лассаля и окончательно порывают с ним.

— Во время его агитации, — объясняет затем Маркс Кугельману, — наши отношения были прерваны: 1) вследствие его назойливого самохвальства, которое в то же время сочеталось у него с бесстыднейшим плагиатом моих и иных сочинений, 2) потому, что я решительно осудил его политическую тактику, 3) потому, что здесь, в Лондоне, еще до начала его агитации я подробно разъяснял и «доказывал» ему, что непосредственно социалистическое вмешательство «государства Пруссии»— это бессмыслица. В своих письмах ко мне… как и при личных свиданиях со мной, он всегда объявлял себя сторонником представляемой мной партии. Но как только он убедился в Лондоне (в конце 1862 г.), что со мной ему не удастся вести свою игру, он решил выступить в качестве «рабочего диктатора» против меня и старой партии.

Уже после гибели Лассаля, когда тайное все более становится явным, в «благородном Лассале» все явственней проступает обыкновенный прохвост. «Субъективно его тщеславие могло ему представить дело приемлемым, — говорит Маркс, — объективно это было подлостью, предательством всего рабочего движения в пользу пруссаков».

В первых числах мая 1864 года Лассаль отправляется в свою последнюю агитационную поездку по городам Германии, желая «почерпнуть силы в волнах народного энтузиазма». И он упоен триумфом. «Ничего подобного я никогда еще не видел, — восторженно докладывает он графине. — Тут уж не было речи о торжественном собрании, устроенном партией. Все население было охвачено неописуемым ликованием. Мне постоянно казалось, что так должно было происходить при основании новых религий»…

А через три месяца, в конце августа, дуэль из-за рыжеволосой Данаи…

Когда-то, по случаю очередного инцидента, «революционный барон» выпытывал у Маркса, а какой принципиальный взгляд имеют коммунисты на дуэль.

— Что дуэль сама по себе нерациональна, — отвечал Маркс, — это не подлежит никакому сомнению. Столь же несомненно, что она пережиток пройденной ступени культуры. Но односторонность буржуазного общества приводит к тому, что в противовес ему право личности утверждается иногда в феодальных формах… Дуэль всегда фарс, когда на нее идут из внимания к так называемому «общественному мнению»… Наша партия должна решительно бороться против этих сословных церемоний и на нахальные требования подчиниться им отвечать самой бесцеремонной насмешкой. Времена теперь слишком серьезные, чтобы заниматься подобным ребячеством…

Лассаль не мог удержаться от фарса — дуэль с каким-то румынским псевдокнязем стоила ему жизни.

Тривиальная любовная история. Виновница — дочь валашского посланника. Лассаль вознамерился жениться. Прежний жених (псевдокнязь) явился из Берлина.

Объяснения, обмен «посланиями», вызов. Все протекало в духе «сословных церемоний». Секунданты Лассаля полковник Рюстав и граф Бетлен поставили его как мишень к барьеру. Пуля попала в живот. При смерти в отеле «Виктория» он диктовал завещание… На еврейском кладбище в Бреславле могилу Лассаля, не прожившего и сорока лет, украсила мраморная плита с многозначительной надписью: «Здесь покоится то, что было смертного в мыслителе и борце Фердинанде Лассале».

Несмертной же осталась тень Лассаля — лассальянство. Конечно, никто не отрицает известные исторические заслуги Лассаля. Маркс, в частности, высоко оценивал то, что Лассаль «пробудил рабочее движение в Германии после пятнадцатилетней спячки», но основоположники научного коммунизма всегда видели опасность лассальянства. Долгие годы еще оно бередило душу рабочей аристократии, эксплуатирующей идею выгодных альянсов, угодничающей перед капиталом. Четверть века спустя Энгельс вынужден был вернуться к «лассалевскому вопросу»:

— Вот уже двадцать шесть лет, как Лассаль принадлежит истории. Если в период исключительного закона Лассаля не подвергли исторической критике, то теперь наступает наконец время, когда она должна вступить в свои права и выяснить действительное положение Лассаля по отношению к Марксу. Ведь не может же стать символом веры партии легенда, прикрывающая истинный образ Лассаля и превозносящая его до небес. Как бы высоко ни оценивать заслуги Лассаля перед движением, его историческая роль в нем остается двойственной. За Лассалем-социалистом по пятам следует Лассаль-демагог. Сквозь Лассаля — агитатора и организатора всюду проглядывает адвокат, ведущий гацфельдтовский процесс: тот же цинизм в выборе средств, то же стремление окружить себя сомнительными и продажными людьми, которых можно использовать как простое орудие, а затем выбросить вон. Будучи до 1862 года на практике специфически прусским вульгарным демократом с сильными бонапартистскими наклонностями, он по причинам чисто личного характера внезапно переменил фронт и начал свою агитацию. И не прошло двух лет, как он уже начал требовать, чтобы рабочие стали на сторону королевской власти против буржуазии, и завел такие интриги с родственным ему по характеру Бисмарком, что это неизбежно должно было привести к фактической измене движению, если бы он на свое счастье не был вовремя застрелен. В его агитационных брошюрах то правильное, что он заимствовал у Маркса, настолько переплетено с его собственными, лассалевскими, и, как правило, ошибочными рассуждениями, что почти нет возможности отделить одно от другого. Та часть рабочих, которая чувствует себя задетой оценкой Маркса, знает Лассаля только по двум годам его агитации да и на нее смотрит сквозь розовые очки. Но перед такими предрассудками историческая критика не может навеки застыть в почтительной позе…

Энгельс считает, что нужно раз и навсегда покончить с легендой о Лассале.

Ваша антипатия — МАРТИН ТАППЕР

Признаться, имя это в анкете-исповеди кажется неожиданным и загадочным. Не мудрено. В наш век о Мартине Таппере мало вспоминают даже специалисты по истории английской литературы. А ведь это «поэтическая знаменитость» времен Тургенева и Толстого, имевшая популярность в Старом и Новом Свете. Тогда как Маркс, принесший в жертву своему главному труду «здоровье, счастье жизни и семьи», с трудом добивается тысячи экземпляров первого издания «Капитала», Таппер выпускает свою «Пословичную философию» — сборник напыщенных банальностей «в стихах и прозе — тиражом неслыханным: до миллиона экземпляров — в тысячу раз больше «Капитала»! Маркс иронизирует: гонорар за этот так долго и тяжко рождаемый том едва ли возместит расходы на табак, выкуренный во время работы. А Таппер купается в деньгах и славе.

Что же за книга мудрости «Пословичная философия»? Философские прибаутки Таппера — это поэтические реминисценции философских упражнений Иеремии Бентама. А что собой представляет Бентам?

С именем Бентама XVIII век связывает свое осознание утилитаризма. Английский правовед-моралист, сделавшись духовником либеральной буржуазии, возводит на пьедестал понятие пользы и выгоды —