находящаяся в собрании, предназначена для показа, а не для чтения. В основе собирательства, замечает Белк, лежит стяжательство и обладание, но эти импульсы, бывает, маскируются высокой эстетической или культурной ценностью его объектов. Это, пожалуй, знакомо и нам: человек, покупающий книг больше, чем в состоянии прочитать, в анатомии консьюмеризма занимает совсем не такое место, как неистовый приобретатель дизайнерских сумок, крутых машин или, на худой конец, фирменных кроссовок. Японский термин «цундоку», с удовольствием перенятый на Западе, обозначает, что человек, накапливая книги, откладывает их чтение «на потом», подразумевает, можно сказать, страсть принадлежать к категории, для которой покупка книг - нечто совершенно непохожее на потребление товаров класса люкс, и без всякой стигматизации подчеркивает, что книги ценны не только тем, что их читают. Ричард де Бери, в начале XIV века воспев в своем «Филобиблоне» радости собирательства книг, рассчитывал, что его трактат «защитит нашу любовь к книгам от обвинений в чрезмерности». И сами эти обвинения, и попытки отразить их имеют долгую историю. Диагноз XIX века был куда суровее, чем просто чрезмерность. Под библиоманией обычно понимали неумеренную, подчас разрушительную привязанность к книгам, приобретенным за деньги или украденным, с очевидным намерением сделать их инертным, пассивным собранием, отнюдь не предназначенным для чтения или применения по прямому назначению. Помимо всего прочего, такая патологическая библиомания делала собирателя и вора коварно неотличимыми друг от друга: и тот и другой были запрограммированы на приобретение книг любыми способами.

В научно-медицинском отношении библиоманию одним из немногих рассмотрел Норман Вейнер, работа которого, опубликованная в журнале Psychoanalytic Quarterly, опирается исключительно на литературу и историю. Вейнер объясняет немногочисленность клинических исследований тем, что такое поведение «эго-синтонно», то есть приемлемо для самого человека, потому что совпадает с фундаментальными представлениями о самом себе или не противоречит им, а потому не переживается как проблематичное или подлежащее терапевтическому вмешательству. Книгомания точно так же, как и оправдания собирательству книг, видит саму себя весьма приятным занятием, этически очень непохожим на другие его виды. Вейнер провел весьма недвусмысленные параллели между рассказами о приобретении книг и историями о победах на сексуальном фронте, характерными для «гиперсексуальных мужчин истерического склада, которые всего лишь без устали напоминают себе, что их не кастрировали». В доказательство, пусть и не строго научное, он приводил тот факт, что под конец жизни, после всех своих бурных похождений, Казанова занимал скромный пост библиотекаря в богемском замке Дукс, принадлежавшем графу Вальдштейну. Пелем Гренвил Вудхаус, творивший в великий век книжного собирательства, продолжил эту соблазнительную тему в комичном образе американского библиофила по имени Кули Параден Лонг-Айлендский. Дорогая библиотека Парадена «заставляла библиофилов, попадавших в нее, в экстазе бегать кругами, разглядывать, принюхиваться, возбужденно повизгивать, подобно собакам, которые вдруг оказались среди разнообразных, самых увлекательных запахов».

Собирательство книг производит впечатление исключительно мозговой деятельности, но в ней больше от подсознания, чем от «сверх-я». И вообще-то не все собиратели книг - мужчины; современницами Гарри Уайденера были видные американские собирательницы - Эбби Эллен Хэнском Поуп и Эми Лоуэлл (ее собрание, как и книги Уайденера, тоже хранится теперь в Гарварде). Они, однако, исключения, которые лишний раз подтверждают правило.

Собирательство не только выявляет что-то особенное в собирателе, но еще и изменяет суть объекта собирательства. Вновь обратимся к его теоретику, Белку: «оказываясь в собрании, объект перестает быть представителем чего-либо и становится единственным в своем роде, не подлежащим свободному обмену на другой предмет, близкий по своей экономической ценности - его ценность находится в контексте всего собрания». Собирательство изымает книгу из обращения и обмена. Оно, следовательно, представляет собой один из множества уже знакомых нам способов - а среди них и дарение, и заметки на полях, и надписи, и собственно чтение - превращения книг из массовых продуктов в уникальные явления.

Для нас примером такой трансформации может послужить то, как Гарри Уайденер приобретал книги. В конце марта 1912 года он был в Лондоне с родителями и скупал там нужное и ненужное. Для богатого собирателя книг момент был как нельзя более подходящий. Перемещение центра экономической активности из Европы в США, падение английских семейств, владевших землями, дробление их владений на более мелкие, подъем тех, кого Бернард Беренсон назвал «мультимиллионерами», - все это означало, что большие распродажи редких книг вызывали пристальный интерес широкой публики и взвинчивали цены на них. Перемещение ценных книг из библиотек английской аристократии в нью-йоркские дворцы новых толстосумов вызвало бурные споры и немалое волнение в культурной сфере Великобритании. Уайденеру оставалось лишь покупать «по остаточному принципу», потому что на последней распродаже все, что он себе наметил, перекупил новый и очень состоятельный соперник, Генри Хантингтон.

На Графтон-стрит, в магазине Бернарда Куорича, основного лондонского продавца книжного антиквариата, он приобрел много книг, в том числе полный комплект из девяти переплетенных в полусафьян томов ин-кварто гиббоновского труда «История упадка и разрушения Римской империи». Еще он выбрал себе «Опыты» Фрэнсиса Бэкона, издания 1598 года, которые сам Куорич несколько месяцев тому назад купил на распродаже у Альфреда Генри Хута. Это первое издание десяти из бэконовских эссе было карманного размера, примерно 12 см в высоту, и называлось «Опыты. Размышления религиозные». В магазине Дж. Пирсона и компании Уайденер приобрел настоящий раритет первого века книгопечатания: маленький, размера ин-октаво в четыре листа (их печатали по 16 страниц на печатном листе), памфлет, отпечатанный старинным английским готическим шрифтом в 1542 году. Задним числом трудно не заметить жестокую иронию судьбы в его последней покупке: книге о природной катастрофе под названием «Страшные известия об ужасном землетрясении, приключившемся в городе Скарбария в сем нынешнем году» (Heavy News of a Horrible Earthquake which was in the city of Scarbaria in this present year). В то время она считалась единственным сохранившимся экземпляром. Уайденер положил его и новую копию «Опытов» Бэкона к себе в чемодан и вместе с семьей взошел на борт роскошного лайнера, который своим первым рейсом должен был доставить их домой. Лайнер назывался «Титаник».

В ночь на 15 апреля 1921 года, через четыре дня пути, примерно в четырех сотнях миль от Ньюфаундленда, стало ясно, насколько сильно корпус судна поврежден айсбергом. Мать Гарри, Элеанор Уайденер, вместе со служанкой эвакуировали в спасательной шлюпке номер четыре за пять минут до наступления двух часов ночи. Вообще, среди пассажирок первого класса выживших оказалось больше всего: их спасательную шлюпку подобрал пассажирский пароход «Карпатия», и женщин доставили в Нью-Йорк. И сам Гарри Уайденер, которому исполнилось лишь двадцать семь, и его отец погибли. Их тел так и не нашли.