Все мои попытки развеселить короля оказываются тщетны; я понимаю, что вместо того, чтобы бороться с печалью, должна ей потакать.

– Загорелись ее кружевные рукава, огонь быстро перекинулся на остальную одежду, а потом моя дорогая Габриэлла испустила последний вздох. Но нас примирило то, что та судьбоносная свеча освещала ей путь в часовню: такая честь умереть на пути к Нему.

– На самом деле, дорогая графиня, мы должны почаще вас видеть, слышать ваши истории. Вы оказываете честь этому замку, – восхищенно говорит Луи.

Мадам де Перигор краснеет и скромно опускает очи. На простое серое траурное платье она накинула красивую розовую муслиновую шаль, именно того оттенка, который выгодно подчеркивает изысканный оттенок ее кожи. Она заявила, что ей холодно, а потом сказала, что эта шаль – единственное, что смогла найти ее служанка.

– Не спускайте с нее глаз, – предупреждает Николь, когда помогает мне переодеться в ночную сорочку.

В Шуази нет официальной церемонии отхождения ко сну, и король может появиться здесь в любой момент. И дело не в том, что присутствие Николь могло бы помешать; однажды он признался мне, что относится к ней, как к моей собаке. Николь едва не залаяла от удовольствия, но его настроение вызывает у меня беспокойство.

– Мы приятельницы с кузиной ее конюшего. Стойте спокойно. – Николь вытаскивает шпильки у меня из прически, расчесывает волосы. – Она говорит, что графиня пронырлива, как лиса. Знаете, как говорят: порок преследует добродетель.

Я хмурюсь и втираю в руки крем с миртом. «Восхитительно», – думаю я, вдыхая глубокий аромат.

Но этой ночью Луи не приходит.

Это первый вечер, когда я ожидаю его, а он не приходит.

Я лежу без сна несколько часов, гадая, где в лабиринтах этих комнат и интриг он может быть и что он делает. В памяти снова и снова возникает улыбающееся лицо графини де Перигор, словно рыбка в аквариуме. Эта восхитительная ямочка на ее правой щеке, то, как грациозно она передавала королю кофе, и то, насколько лжива была история об ужасной смерти ее дядюшки в колодце.

И хотя я пребываю в страхе его потерять, я ничего говорить не буду. Упреки, подобно коррозии, разъедают любовь, убивают ее – так говаривала моя матушка. Я повторяю ее слова, лежа в холодной постели. Благочестие и смерть – тревожная комбинация. Неужели этот день неизбежен? Я должна, думаю я, борясь со сном, я должна…

* * *

– Она отказала ему. Опять!

Элизабет приносит мне новости, когда я занимаюсь утренним туалетом. Обычно мне нравится слушать ее щебет, но не сегодня, и сердце мое замирает – отказ можно получить, только если поступило приглашение.

– Кто? – негромко переспрашиваю я, улыбаюсь Элизабет, с неприязнью отмечая слишком большой бант у нее на шее. Она забывает, что ей уже не пятнадцать лет.

Я наношу румяна на щеку и втираю их; мой парфюмер называет этот оттенок «кровь комара».

Элизабет молчит, только горько покачивает головой.

– Конечно. Король не… спрашивал? – запинаюсь я, мой мир рушится.

– Нет, разговора не было, но, по всей видимости, было письмо.

– Письмо? Когда?

– Скорее записка… всего пара слов… от короля. В котором он сообщал о своем восхищении.

Восхищение – это не признание в любви. Какая ерунда. Я вновь могу дышать.

– Он великодушный человек, а благочестие графини у многих вызывает восхищение. – Я наношу немного румян на губы и причмокиваю. Мне кажется или на лице появилась небольшая желтизна? Вероятно, из-за сочувствия королю? Неожиданно мне приходит в голову, что я должна отсюда уезжать.

– Но это было уже после их тайного свидания, – продолжает Элизабет и отходит, чтобы служанка могла заняться моими волосами.

– Тайного свидания?

– Ну… это свиданием не назовешь, но после ужина они имели беседу. Он собственноручно делал ей кофе.

– Я видела их, – холодно отвечаю я. – В салоне, в присутствии остальных гостей. – Я скрываю раздражение. Элизабет, будто кошка, которая облизывает пустое блюдце: ищет остатки молочка, когда его нет.

– А потом она уехала. В собственном экипаже, рано утром, король лично ее провожал, передавал привет ее супругу. Но в следующий вторник она должна вернуться.

Я опускаю взгляд, разглаживаю темно-серую парчу юбки. Траур скоро снимут, и у меня будет самое красивое зимнее платье – из синего бархата, украшенное узором с белым атласом, не дождусь, когда смогу его надеть. Я представляю себе, как выплескиваю на него едкую щелочь – платье испорчено. Ни за что не стану упрекать короля.

Когда я позже встречаю его, приветствую с обычной теплотой. По едва заметным признакам вижу, что он сожалеет о том, что случилось… или не случилось с графиней де Перигор. Эти маленькие знаки внимания – комплимент моей прическе, приказ повару приготовить фаршированные яйца, которые я обожаю, – утешают меня больше любых слов.

Я начинаю понимать, что Луи – мужчина, которым легко можно управлять. Не сказать, что он слаб: просто он терпеть не может принимать решения. Возможно, ему приходилось слишком часто в своей жизни принимать решения? Или слишком редко? Как бы там ни было, он любит перекладывать ответственность на других, и я диву даюсь, насколько он может быть сговорчив. Я могу направлять его туда, куда захочу. Не то чтобы манипулировать им, размышляю я, пожевывая губу, скорее маневрировать.

Мне кажется, что этот траур слишком затянулся.

– Дорогой, – говорю я ему после службы, – приглашаю вас в Креси. Вы сами должны увидеть, как продвигаются дела, и я была бы счастлива, если бы вы придумали, как обставить комнату для бильярда. Поможете? Пожалуйста, ради меня.

У меня забрезжила мысль. На благодатную почву упало лишь зерно, которое все еще нужно было поливать и дать время вырасти. Но мне эта мысль по душе – отличная мысль.

Мысль… идея, которая поможет мне с вечной задачей – как развлечь моего возлюбленного. В последнее время я ощущаю, как в меня вползает отчаяние. Ведь можно устроить столько концертов, столько игр в шарады или карты. В замке уже пресытились досугом, но Луи почти мгновенно утрачивает ко всему интерес. Мой любимый по-настоящему счастлив, только когда охотится или занимается любовью. Однажды Франни сказала – как всегда, с изысканной прямотой, – что он Великий Скучающий, и я должна признать, что она права.

Дни и года, растянувшиеся передо мной длинной чередой, требовали увеселений. Как же это утомительно – планировать каждое развлечение, всякое веселье, пытаясь уберечь Луи от демонов скуки, которые почти наступают ему на пятки. И пока я забочусь о том, как же развлечь его во время пребывания на публике, меня одолевают мысли, что эта его скука может просочиться и в спальню. Неужели я Шахерезада, которая сохраняет себе жизнь, только благодаря своей способности не давать королю скучать?