* * *

– Очаровательно, совершенно очаровательно. Комната восхитительна. А какой прекрасный письменный стол – это груша?

Я приветствую дядюшку Нормана и крестного Пари де Монмартеля; времена, когда я наносила им визиты, чтобы выказать свое уважением, давно канули в Лету. Я жестом приглашаю их садиться и ощущаю нетерпение. Теперь я знаю, как Монмартель тайно участвует в управлении страной; поговаривают, что он и три его брата – это четыре колеса, которые помогают позолоченному экипажу под названием «Франция» беспрепятственно двигаться вперед. Кажется, это движение нуждается в моей помощи.

– Мадам, – Монмартель взмахивает полами своей длинной парчовой накидки, когда усаживается. Мы ведем светскую беседу – он восхищается картинами Лиотара; я интересуюсь здоровьем его супруги, но вскоре он переходит к причине своего визита.

Следует сместить Орри, министра финансов.

Норман удовлетворенно кивает. Монмартель с виду безучастен, только его глаза, маленькие и темные, наполнены ожиданием. Ожидание, которое я понимаю, и поэтому наша беседа уже не кажется такой странной. От него и раньше поступали просьбы, которые с легкостью исполнялись, но столь серьезной до сих пор не бывало. Он встает, обходит комнату; ему почти шестьдесят, однако он до сих пор сохранил элегантную фигуру. Помню, как, будучи совсем молодой, я была ослеплена им.

– Он отказывается платить по счетам и настаивает на более дешевых поставщиках. Это невозможно. Война должна финансироваться, а у нас лучшие цены на амуницию и продовольствие. – Война за австрийское наследство началась в 1740 году и вот уже семь лет продолжается.

– Я понимаю, господа. Войну не выиграть без достаточного обеспечения. Как еще Франции восторжествовать? – Втайне я рада. Орри стал слишком громко возмущаться моими тратами, особенно когда они касаются моего гардероба и театра.

Я опускаю взгляд в ожидании того, что последует дальше. Для меня это новая сфера влияния. Это вам не назначение конюшего в свиту дофины или откупщика в Тулузе – маленькие одолжения родным и друзьям, на которые Луи соглашается, не задумываясь. Даже Клодин, моей подружке из монастыря: ее супруг теперь судья в парламенте Нормандии.

– Срезать углы нельзя – это все равно что лишить страну опоры, мадам, и вся армия может потерпеть поражение из-за опрометчивой экономической политики. Например, если не будут оплачены наши счета.

– Очень жаль, что Орри упорствует, – учтиво произношу я.

– Я говорю и от лица своих братьев: мы настолько уязвлены, что подумываем о том, чтобы перестать кредитовать корону. Больше никто денег на войну не даст. Как и на иные развлечения, пока этот человек – Орри – останется на этой должности.

Без предупреждения входит король, наклоняется, чтобы меня поцеловать. Неужели он подслушивал под дверью? Разумеется нет. Норман вскакивает с места, а Монмартель отвешивает глубокий поклон.

– Дорогой, дядюшка Норман привел моего крестного повидаться.

– Конечно, конечно. Месье де Монмартель, всегда рады видеть вас.

– Мы как раз говорили о том, чтобы провести в Креси канализацию. Монмартель очень заинтересован в водоснабжении и канализации. Он подумывает установить… в своем новом доме… – Я неожиданно теряюсь и начинаю что-то мямлить. Луи легко манипулировать, но он не любит это замечать.

– Новый водопровод в доме брата в Плезанс, – спокойно говорит Монмартель. – Маркиза стала настоящим знатоком, а краны в Креси – тема разговоров в архитектурных кругах.

– Да, – соглашается Луи. – Эта комната в Креси с горячей и холодной водой – настоящее чудо! Восхитительно.

Когда дядюшка Норман и Монмартель уходят, я взглядом даю им понять, что их просьба услышана.

* * *

Публичные обеды, где требуется присутствие Луи, – настоящая пытка для короля, он часто ссылается на головную боль. Но сегодня его юная дочь, пятнадцатилетняя принцесса Аделаида, впервые выходит в свет, и король, гордый и счастливый отец, пребывает в приподнятом настроении. После официального отхода ко сну он является в мои покои и устраивается в кресле у огня, чтобы предаться своему новому увлечению: гравировке драгоценностей. Маленькие острые ножи и тиски лежат перед ним на мраморном столике. Я сажусь рядом с ним с бокалом вина и тарелкой жареных грецких орехов. У меня тоже есть украшение, над которым я работаю, но я довольно небрежно вырезаю круг.

Временами я останавливаюсь и смотрю на огонь. Делаю глоток вина и думаю о своей дочери Александрине. Она все еще в Этиоль, под присмотром нянечки; скоро мы подыщем ей место в лучшем монастыре Парижа. Мысль о дочери вызывает у меня улыбку, но еще становится грустно. Провожу рукой по меховой накидке у меня на животе: вспоминаю о других страхах и печалях. Но я никогда не перестаю молиться.

Однажды. Скоро.

И тогда мое счастье будет полным.

Луи продолжает работать, напевая арию из «Агриппины»[9], которую ставили здесь на прошлой неделе. Я с любовью смотрю на него; он любит эти уютные вечера вдвоем, благословенные часы, когда он может делать вид, что он не король, а обычный человек.

– Ты кусаешь губы, любимая, что тебя тяготит?

Я вздрагиваю, понимая, что он наблюдает за мной. Улыбаюсь, делаю глубокий вдох, подавляя неожиданный трепет в животе.

– Милый, Орри вновь был со мной груб. Ругался из-за расходов на новую летающую колесницу для театра. Я знаю, как ты им восторгаешься, но он не понимает потребностей искусства.

– Я с ним поговорю, – хмурится Луи, склоняясь над своим куском агата.

Он вырезает корабль; его учитель решил, что угловатые линии вырезать легче, чем нежные лепестки розы, которые король собирался воспроизвести. Ему нравится это занятие, нравится, что оно требует сосредоточенности и усидчивости. Я делаю еще один глоток вина. Время действовать.

– Мне кажется, что другой справился бы с этой работой намного лучше, был бы более сговорчив. Орри настроил против себя парижских банкиров, и, похоже, следует ждать неприятностей.

– Но Орри – честный человек, знающий свое дело. И друг. Ты видела колье из рубинов у графини де Ливри? В камне был вырезан портрет ее покойного сына. Конечно, разглядеть лицо сложно, но сама идея пришлась мне по душе. – Луи замолкает и смотрит на огонь. Он замыкается, как всегда, когда думает о смерти. В очаге трещит полено, как будто в знак сочувствия.

– Так трогательно! – восклицаю я. – И какое требуется мастерство. – Я знаю Луи как свои пять пальцев, как только один человек может знать другого человека, но иногда мне кажется, что остаются неразгаданные уголки. Я должна выдернуть его из той бездны, куда он готов упасть. – Съешьте последний орешек. Ловите.

Я бросаю ему орешек.

– Что? А, благодарю.

– Следует подумать, кем заменить Орри? – Я беру свой кусочек агата и нервно потираю его пальцами, ощущая грубую бороздку круга. Буква «О» – для Орри.