И сразу же за импровизированным столом вспыхнул смех. Зазвенели бутылки, со всех сторон потянулись к Шимкевичу ставшие родными за многие годы лица, зазвучали поздравления. Теперь, после завершения ритуала, можно было и расслабиться. Закуска на скатерти самая немудреная и вкусная, какую только можно придумать, – вареная бульба, капуста квашеная, огурчики и, чудо из чудес, огромная, с пылу с жару гора драников. Это уж расстаралась Варя, тоже обычай – стол для новоиспеченного готовит жена, если она имеется, конечно.

– С новым вас званием, товарищ комбриг!

– Поздравляю, Владимир Игнатьевич! – Это майор Юра Зиборов.

– С возвращением из Испании, Владимир Игнатьевич, и с первыми ромбами! – Это майор Сережа Крушина.

– Спасибо, спасибо…

Куроедов уже деловито наполнял стакан для «Красной Звезды» (а как же, орден ведь тоже надо обмыть!), а Владимир Игнатьевич еще продолжал по инерции благодарить, еще складывал в уме слова для ответного тоста, в котором нужно не забыть всех, кто собрался сегодня за полковой скатертью-самобранкой. Еще шумел развеселый стол, чокались, ели, пили и горя не знали… А глаза, глаза уже смотрели на новенькую черную «эмку» – только в прошлом году появились эти машины и еще не были привычными, – на высокого, стройного сержанта ГБ, чеканившего шаг от ворот Лошицкого парка к нему с брезгливым, надменным выражением лица. И два бугая с ним рядом…

Застолье затихло не сразу. Командиры уставились на НКВДшника с неприкрытой враждебностью. А он, словно не замечая взглядов, корректно козырнул:

– Комбриг Шимкевич Владимир Игнатьевич? Сержант госбезопасности Пряхин. Пройдемте со мной.

– В чем дело, сержант? – Голос Шимкевича звучал спокойно.

– В Минске вы все узнаете, товарищ комбриг. – Сержант скользнул взглядом по новеньким ромбам, которые Куроедов только что торжественно нацепил виновнику торжества на петлицы. – Пройдемте.

– Да ты совесть поимей, сержант! – выкрикнул, вскакивая, Куроедов. – Не мог позже приехать, что ли? Не видишь, комполка новое звание отмечает! А ну, кру-хом марш!!!

Сержант невнимательно взглянул на Куроедова, словно отмел взглядом.

– Я нахожусь при исполнении служебных обязанностей, товарищ полковой комиссар. Выполняю приказ. Так что прошу извинить.

Уходя от своего полка, Владимир Игнатьевич оглянулся.

Растерянные, застывшие лица. «Позвони Варе», – успел он сказать Куроедову на прощание.

Тюрьма во внутреннем дворике минского НКВД, куда отвезли Шимкевича, почему-то звалась американкой. Вежливый сержант ГБ, от которого по дороге слова нельзя было добиться, сдал его на руки другому сержанту, менее вежливому. Владимира Игнатьевича быстро, споро обыскали, сняли знаки различия («Стоило обмывать», – усмехнулся Шимкевич), отобрали ордена, именные часы, ремни и оружие, все переписали и отвели в одиночку, больше напоминавшую каменный мешок. Под самым потолком – крохотное оконце-слепыш, железная койка, стол со стулом, слабая лампа в проволочном намордничке. На стене – правила поведения в камере. Грохнула дверь.

Никакого страха Владимир Игнатьевич не испытывал. Было только чувство досады. Что за бред? Неделю назад в Кремле сам Калинин зачитал ему приказ о производстве в комбриги и наградил «Звездочкой». Никаких грехов за ним не числится… Разберутся и выпустят. Выпустили же капитана Станислава Лесневского из соседнего полка. Подержали неделю и выпустили – за недоказанностью обвинения. Так и было сказано в оправдательной справке.

Но шли дни, а на допрос его не вели. Утром, днем и вечером приходил конвоир, приносил узнику завтрак, обед и ужин, если их можно было так назвать. Ковыряясь ложкой в сухой, гадкой пшенке, Шимкевич с усмешкой вспоминал месяцы своего первого заточения в Пищаловском замке – осенью 16-го – зимой 17-го. Кормили тогда гораздо лучше, да и конвоиры были приветливее, видимо, имели инструкцию с офицерами обращаться вежливо. Этот же смотрел волком, миски с кашей и супом плюхал на откидной столик в двери с каким-то остервенелым лязгом, будто Шимкевич был его личным врагом. И с каждым днем Владимир Игнатьевич начинал беспокоиться все больше.

Только через три дня его выдернули из камеры. Была ночь, Шимкевич только-только сумел задремать (ночью особенно жгло – как Варя? Как Витька?..), но грохнула дверь и его грубо поволокли вверх по каким-то лестницам, затянутым железными сетками. Впихнули в небольшой кабинет. Шимкевич обратил внимание на то, что и тут окна были зарешеченными. Наверное, чтобы арестанты не вздумали сигать наружу.

– Садитесь, – бесцветным голосом сказал человек, расположившийся за письменным столом.

Настольная лампа светила Владимиру Игнатьевичу прямо в глаза, но лицо этого человека почему-то показалось ему смутно знакомым. Обычный работник НКВД, одна «шпала» в петлицах – лейтенант ГБ, – но что-то в повадке, в манере сидеть, в выражении глаз было такое, что заставляло напрягать память. А лейтенант меж тем скучным, будничным голосом произнес, словно интересовался, как там за окном, посвежело наконец или нет:

– С какого года вы руководите польской шпионской организацией в БВО?

Владимир Игнатьевич улыбнулся:

– Что за бред вы несете?

– Вопросы здесь задаю я, – тем же скучным голосом отозвался лейтенант. – Повторяю, с какого года вы руководите польской шпионской организацией в структуре округа?

– Никакой организацией я не руковожу, – пожал плечами Шимкевич. – И вообще, на каком основании я задержан? Если это арест, то где постановление о моем аресте? Кроме того, общаясь со старшим по званию, товарищ лейтенант…

– Хрен с горы тебе товарищ! – неожиданно заорал следователь так, что Шимкевич отшатнулся. – И ты для меня не старший по званию, а вонючая мразь, с которой я рядом срать не сяду, ты понял меня?!! Как пролез в ряды Красной Армии, сознавайся, сука!!!

В следующий миг следователь, хрипя, уже лежал на спинке своего кресла, пытаясь разжать вцепившиеся в горло руки Шимкевича. Вбежавшие в кабинет пятеро конвоиров с трудом скрутили комбрига и начали его избивать. Через полчаса тяжело дышащий следователь кивнул им:

– Хватит.

Конвоиры, молча сопя, вышли. Лейтенант сел на корточки перед окровавленным Шимкевичем, зажал его лицо в пятерне, помотал из стороны в сторону.

– Ну вот видишь, – прежним скучным голосом произнес он. – А сознался бы сразу, и рожа была бы цела. Мы же все про тебя знаем, Шимкевич. И про происхождение твое. И про то, что ты капитан царской армии. Гнал солдат на бессмысленную империалистическую бойню? Гнал, ордена получал за это… И про то, что в боженьку веруешь втайне от всех, даже в церковь ходишь, тоже знаем. На похороны священника ходил? Ходил. Часы тебе враг народа Тухачевский подарил, – он подкинул на ладони золотые часы с гравировкой, с издевкой зачитал: – «Лучшему командиру полка Белорусского военного округа от Маршала Советского Союза М.Н. Тухачевского». Красота, верно? Ну а это, – он, не глядя, сдернул со стола какую-то поблекшую открытку, – это так и просто песня какая-то.