Стамеска уперлась в беззубые окровавленные десна бобра, и кот замахнулся молотком.

– Не серчай, дорогой. Сегодня у меня вечеринка. А тебе и твоей семье помирать, – и ударил.

Коту даже пришлось отступить от бобра, который зашелся в судорогах и конвульсиях.

Оглянувшись, кот пробубнил:

– Много же сегодня работы…

По дороге, гремя деталями, медленно катилась старая железная повозка, гонимая вперед запряженной в нее собакой. Старый пес, ушедший на пенсию со службы в полиции еще несколько лет назад, тащил поленья, высокой горкой уложенные на повозке. Он промышлял добычей дров, развозя их по домам. За связку он получал две копейки, а за целый воз – полтинник. Деньги не ахти какие, но на полусытую жизнь вполне хватало. Он даже умудрялся скопить пару стопок монет в год на подарки внучатам, приезжавших к нему в теплое время года погостить. Теперь была зима, морозы стояли крепкие, и спрос на дрова был высок. После пятой ходки в лес старый пес уже ощущал сильную усталость в лапах и чаще делал остановки для отдыха. Так и сейчас он свернул телегу с дороги и притормозил ее своим телом. Тяжело вздохнув, он перетянул заново ремень, съевший местами густую собачью шерсть, и взобрался на поленья, чтобы не сидеть на холодной земле. Откуда-то из недр повозки он вытянул засаленный узелок для перекуса и расположил его на коленях. От него пахло крапивной колбасой и сухарями, чем чаще всего пес и обедал. Вот первый сухарь отправился в жадное горло и разломился под тяжелым нажимом все еще крепких зубов. Ох, сколько мелкой пакости он переловил этими зубами… Иногда предаваясь воспоминаниям, пес удивлялся, как только ему удавалось наводить порядки во всем поселке, когда никто не боялся гулять ночью да оставлять любой скарб во дворе. Никто не посягал на чью-то жизнь, а дети беспечно бегали к реке купаться и не знали запретов от родителей. Но то было давно, с тех пор много чего изменилось. Последний кусок крапивной колбасы провалился в собачью пасть. Вместе с ним провалились воспоминания о счастливом прошлом, и снова вернулась печальная реальность настоящего. Холод игольчатой рукой похлопывал по щекам да лапам, потягивал за уши и щекотал затылок. Говорят, по форме снежинок старики определили еще большие морозы, которые должны были наступить через пару-тройку дней, но он не умел этого делать. Кряхтя, пес спустился с повозки и впрягся в нее снова. Впереди еще были две ходки в лес, бесконечное тюканье топорика и обмерзшие лапы, так что времени было слишком мало, чтобы его терять на досужие воспоминания. Подкрепившись, он ощутил наливающееся тепло внутри брюха. От такого ощущения обычно становилось легче жить.

Внимание пса, который уже было напрягся, чтобы сдвинуть телегу с места, привлекло движение на дороге. Искоса посмотрев в ту сторону, он увидел непривычную картину – по ней, приплясывая, шел кролик, ростом едва псу по пояс. В его лапах звенел бубен, который содрогался от ударов кроличьих лап в такт танцующей походки. Переваливаясь, кролик каждые десять шагов останавливался и делал оборот вокруг своей оси, а потом, оглянувшись назад, снова шел по дороге. Старый пес на секунду даже вывалил язык от удивления. Вскоре ушастый поравнялся с псом и, даже не глядя в его сторону, прошел мимо, обернувшись вокруг себя. Провожая необычного зверя взглядом, пес не заметил, как со стороны, откуда пришел кролик, появилась еще более необычная процессия. Тяжело ступая и шумно выдыхая, по узкой протоптанной дорожке двигался бегемот, впряженный в золотистую карету. На ней гордо восседал кучер – животное неопределенного вида с длинными усами и воткнутыми в водительскую кепку пушистыми ушами. Бегемот для защиты от холодов был туго обмотан пледами, прихваченными веревками вокруг его толстого тела. Местами плед выдернулся и висел мешкообразными пузырями, набиваясь в области живота снегом. К могучей шее бегемота было прицеплено ярмо, сцепленное ремнями с каретой. Двигаясь вперед короткой поступью, он неравномерными рывками дергал карету, заставляя ее еще сильнее подпрыгивать на кривой дороге. За каретой тянулась на привязи еще одна небольшая тележка в три этажа заполненная чемоданами, коробками, обмотанными в сухую траву вазами и прочим домашним скарбом. Для сохранности этих пожитков, верхом на них сидел тушканчик, облаченный в служебную куртку ярко-красного цвета, но работник он был никудышный – с десяток метров назад с телеги вылетел и упал на землю тугой сверток, который так и остался лежать в неглубоком снегу. Когда карета поравнялась с неподвижным псом, в свою очередь добровольно впрягшимся в свою телегу, кучер вдруг зашевелился и потянул за вожжи, соединенные с хвостом бегемота. Тот резко остановился, и получил в зад налетевшей каретой. Лениво оглянувшись, бегемот зевнул и навалил кучу.

Кучер, суетясь, спрыгнул с козлов и подбежал к двери кареты, поспешно ее отворяя. В завешенной плотными тканями темноте кареты началось шевеление и послышалось недовольное бормотание. Мелькнув яркими перьями, из дверного проема показалась сова, но только совсем уж странная: ее перья были жиденькими, клюв – совершенно непропорциональным, а в довершение всего из-под приоткрытого клюва белели зубы. Чересчур маленькие глазки были совершенно неподвижными, но излучали чувство собственного достоинства, присущее только знатным особам. Эти глазки с пронзительным выражением уставились на пса, впряженного в телегу с дровами. Через короткое мгновение сова бархатным голосом произнесла:

– Милейший, позвольте. А где здесь можно остановиться на пару деньков? Или совсем осесть? У вас есть распорядитель?

Остолбеневший пес только клацнул зубами и закрутил хвостом, словно щенок-подхалим. Он никогда в жизни не слыхивал подобного голоса у птицы, ведь обычно они или ухали, или мерзко кудахтали.

– Милейший, вы изволите отвечать? – сова скривилась и покосилась на своего кучера.

Но пес только мотнул головой. Он хотел сказать «извините, госпожа, я не знаю, кто теперь в нашем селе распорядитель», но всем показалось, будто он просто отказался говорить.

– Ухарь! – молвила сова, посмотрев на своего кучера. – Если ты будешь останавливаться возле каждой недоеденной падали, я тебя вместо колеса прикручу к карете. Извините, милейший, я не знала, что вы поганая тварь! – сова мило улыбнулась псу.

Кучер, с ненавистью глядя на пса, прытко взобрался на козлы и щелкнул по заду бегемота плеткой. Карета снова затряслась и, рискуя потерять управление, тронулась дальше своей дорогой. Еще долго пес смотрел вслед растворявшейся в морозном дне процессии, и не мог понять, кто же с ним только что говорил. Лишь когда мороз окончательно прихватил суставы, он сдвинулся с места и поплелся развозить дрова.

Пус Мидун, специально растягивая удовольствие, неторопливо сервировал стол. Под уютное потрескивание камина, разведенного Чумазым, кот раскладывал, как умел, вилки, ставил тарелки. Он водрузил во главе стола большой кувшин с настоем чмыряги приземистой – сладких ягод, которые давали густой сок, едва их прокипятишь. В это же время енот метался между кухней и кладовкой, грабя чужие запасы и вываливая их на стол. Впереди была шикарная вечеринка, которую друзья решили затеять в одном из недавно освободившихся домов. Да и повод не заставил себя долго ждать: буквально в этот день, ближе к обеду, к прогуливающемуся неспешной походкой коту подкрался Порфирий Закрейздо, который уже на второй год был избран местным распорядителем. В его ведении находились земельные вопросы, вопросы границы села и торговые отношения с окружающими поселками. Кроме этого, он также организовывал медицинскую и пожарную службы, да руководил народным ополчением в случае нужды. На близкий контакт со страшным зверем, Пусом Мидуном, его вынудили жители поселка, которые на подпольных встречах условились если не оказать организованное сопротивление душегубцу, то хотя бы регламентировать его нахождение в их обществе. Звери смирились с тем, что Мидун теперь в их краях главный, что его воля выше воли любого другого существа, семьи или группы, но им для выживания необходимо было осуществлять хозяйственную деятельность и вести хоть какой-то промысел. С этими словами, трясясь, словно лист на ветру, Порфирий побеспокоил кота и попросил о переговорах. Кот же поначалу скривился да отмахнулся лапой – не лезь, мол, в мои дела. Но через минуту размышлений согласился: