Деревня показалась через час пути, когда на востоке уже стало светлеть. Рассвет близок.

Добравшись до крайней избы, я постучал в ворота. Долго не было слышно никакого движения, затем открылась дверь, и крестьянин с порога прокричал:

— Кого тут ночью нечистая носит?

— Эй, холоп, здесь боярин раненый. Прими лошадей, да в избу проводи, надо помочь.

— Ах ты, беда какая! — Селянин бросился открывать ворота.

Заведя лошадей, я помог Федору спуститься на землю. Он уже сильно ослаб — стоял на ногах с трудом, его качало.

— Мешок не забудь, — прохрипел он.

— Не забуду, Федя, не забуду.

Я помог ему зайти в избу, а фактически — затащил на себе, усадил на лавку. Сам же — бегом во двор, схватил мешок с бумагами и — снова в избу.

Федор уже лежал на лавке в беспамятстве.

— Света дай! — прокричал я хозяину.

— Сейчас, сейчас!

Он засуетился, зажег сначала лучину от лампадки перед иконой, а потом уже — масляный светильник.

Я ножом взрезал рукав кафтана. Твою мать! Пуля попала в плечо и, по-моему, задела плечевую кость, зацепив какой-то сосуд. Кровь уже запеклась сгустками, в данный момент не кровило, но стоило мне отпустить веревку, что я использовал вместо жгута, она заструилась вновь.

Черт! Как не вовремя! И инструментов никаких нет. Я же ратником здесь был — не лекарем.

— Так, давай иголку с нитками, да попрочней, не гнилых. Перевар есть?

— Есть.

— Неси быстрее, да тряпок чистых поболе прихвати. А потом найди мне две ровные палочки с локоть длиной.

Ждать пришлось недолго. Селянин принес иголку, нити и кувшин с переваром — мутной жидкостью с сильным запахом сивухи.

Я щедро полил ею рану, плеснул себе на руки, достал нож из ножен и прокалил его острие и иглу на огне светильника. Огонь — лучший стерилизатор, такой способ применялся еще в древнем Риме.

Вздохнул тяжко — свет скудный, инструментов нет — как не опечалиться — и ножом разрезал кожу. Теперь я увидел все страшные последствия выстрела ляха: мышцы разорваны, месиво

из

костных отломков, крови и кусочков свинца.

Федор застонал, дернул рукой.

— Тихо, тихо, Федя, потерпи!

Мне удалось найти расплющенную пулю, подцепить кончиком ножа и удалить ее из раны. Небольшая артерия кровила, и я, поддев ее иглой, перевязал ниткой. В моем времени, в современных условиях, меня за такую работу лишили бы диплома.

Соединив мышцы, я сшил их, а на кожу наложил швы, но не стягивал ее и узлы не вязал. Такие раны, если их ушить, будут гноиться, а ежели оставить свободный отток для экссудата и гноя, заживают быстрее.

Перемотав предплечье чистыми холстинами, я приложил к руке поданные крестьянином палочки и примотал их, сделав своеобразную шину из подручных материалов.

Все! Я сделал то, что было возможно в этих условиях.

Вымыв руки, я уселся на лавку передохнуть. Полежать бы, да нельзя.

— Вот что, хозяин, давай перенесем боярина на постель.

— Жена у меня там.

— Пусть на лавке пока поспит, — грубо ответил я.

Хозяин согнал с постели жену.

Мы вдвоем с хозяином еле перетащили тяжеленного Федора. Уложив, сняли с него кафтан и сапоги. Стряпчий был в беспамятстве.

— Ну, Федор, ты свое дело сделал, теперь лежи, выздоравливай.

Хоть и не слышал — не мог слышать меня Федор, но мне хотелось как-то его приободрить, чтобы он понял — не бросил я его в тяжелую минуту.

— Вот что, хозяин — звать-то тебя как?

— Антоном.

— Бери, Антон, любую из лошадей, на которых мы приехали, да скачи до своего боярина — пусть пулей летит сюда.

— Рано же еще, он меня и слушать не станет, а то еще хуже — выпороть велит.

— Тогда передай ему, что если он с рассветом не явится, его самого запорят до смерти, и вотчину отберут. Понял?

— Это ты, что ли, запорешь? — хитро прищурился Антон.

— У меня власти такой нет, а вот у него, — я показал на Федора, — есть. Все! Садись на коня, и чтобы я тебя без боярина здесь не видел.

Крестьянин, бурча что-то себе под нос, вышел.

Устал я. Вчера весь день в седле, ночью ляхи выспаться не дали.

Я уселся на лавку, смежил веки.

А проснулся от грубого тычка в бок. Оказалось, я позорно уснул, боком улегся на лавку и проморгал появление боярина.

Я открыл глаза. Рядом со мной стоял толстый и вальяжный боярин — в летах, судя по седым усам и бороде.

— Это ты меня высечь собрался? — гневно спросил он.

Я встал, потянулся и зевнул, демонстрируя полную независимость.

— Не я, а он, — кивнул я на постель.

— Если он такой же прощелыга, повешу обоих! — рыкнул боярин.

— А ты подойди, может — узнаешь, — посоветовал я.

Боярин твердой походкой подошел к постели, сдернул одеяло, сшитое из лоскутков, всмотрелся в лицо Федора, охнул и подошел ко мне. Походка его утратила твердость, а в лице появилась растерянность.

— Неуж сам стряпчий государев? — поразился он.

— Он самый и есть. Высечь или повесить не раздумал еще?

Неожиданно боярин бухнулся на колени.

— Не губи. От незнания я, обидеть не хотел.

За обещание высечь или повесить вельможу

высокого чина или ближнего боярина казнить могли люто, невзирая на заслуги.

Приехавший боярин струхнул не на шутку. За такую неслыханную дерзость он и сам головы лишиться мог, и семейство его извели бы под корень. Ну а землица отошла бы в казну.

— За вотчиной не смотришь! На твоей земле ляхи бесчинства творят! Государева стряпчего чуть не убили — ранили тяжко, а ратники его все до единого полегли. И ты еще повесить нас хотел?! — нагнетал я обстановку.

— Не губи, милостивец! — чуть не в голос завыл боярин.

— Встань! Как звать тебя? Кого упомянуть мне государю?

— Троекуров я, боярин местный. Дед мой здесь жил, отец, теперь вот я. Про ляхов не слыхивал, да и о беде со стряпчим — тоже, иначе бы давно уже здесь был, — оправдывался боярин.

— Хорошо, делом вину искупишь — умолчу о тебе государю.

— Все, все сделаю, что смогу! — ударил себя кулаком в грудь боярин.

— Так. Слушай внимательно. Перво-наперво, приставь к избе ратников своих — человека три- четыре, да чтобы из лучших.

— Сделаю.

— Ключница твоя пусть о пропитании нашем озаботится.