– Ну что, подруга, – говорит Зоя, побывав на «моряке», – прощевай, я с капитаном договорилась, на Диксон отправляюсь.

– До свидания, – говорит Маруся.

– А забавно все вышло, правда же?

Марусе не кажется забавным то, что произошло в эти несколько дней.

– Может, встренемся когда, еще что-нибудь учудим.

Маруся молчит.

– А ты, подруга, видать, себе на уме. Все ждешь-ждешь, добычу выбираешь покрупнее? Смотри, не оманись! Уж лучше, как я: бери, чё дают!

Баржу-тюрьму подводят к причалу порта, и тут звучит духовой оркестр. Зэки выходят под музыку из трюма, ступают на палубу и потом на берег, и не сразу понимают, что музыка встречает вовсе не их, а просто заведено здесь такое правило: играть духовому оркестру в честь лучшей зэковской бригады докеров.

* * *

Лихтер стоит на якорях в бухте, вблизи песчаной отмели, на которой местами лежит снег. Далеко на севере виднеются вечные полярные льды.

Маруся – в ватнике и в темном полушалке, осунувшаяся, повзрослевшая, – в рулевой рубке перечитывает письмо, которое неизвестно когда попадет в руки адресату. Маруся знает это, но ей нужно выговориться.

«Здравствуйте, дорогая мамочка и брат Саша!

Как вы поживаете там без меня?

У меня все хорошо».

Маруся смотрит куда-то вдаль, видит катер и фигуру Димы на диванчике.

«У меня все хорошо. Конечно, случаются всякие происшествия. А сейчас мы пришли за рыбаками. Теплоход поставил нас на якорь, а сам ушел на Диксон, на днях вернется и поведет нас собирать рыбаков.

Здесь уже наступили холода. Два раза шел снег. А однажды выглянуло солнце и получилось снова лето, как тогда, когда мы привезли рыбаков. Здесь летом очень красиво, много птиц, я настреляла столько куропаток и уток, что замучилась чистить.

Сейчас я на лихтере одна. Дядя Петя и Кузьма уехали на берег. Был еще кочегар Павел, но он ушел с рыбаками. Пристал к женской бригаде. А нам котел пока не нужен, топим печь на камбузе.

Мама, я по тебе очень-очень скучаю. Зачем я не послушалась тебя?»

Маруся долго сидит с письмом в руке. Из ее глаз катятся крупные слезы.

* * *

Дворкин и Кузьма с карабинами в руках идут по острову. За неширокой протокой с плавником на берегу начинается тусклая осенняя тундра. Солнце который уж день не появляется из-за низких облаков.

– Должны бы уж встречать, – говорит с беспокойством Дворкин, вглядываясь в строение на окраине острова. – Неужто за год по людям не соскучились?

– И как тут не страшно одним! Целый год без людей! – говорит Кузьма.

– А у кого еще первая ночь целых полгода? В октябре легли – в мае встали!

– Сейчас их поди уже не двое, а трое! – кривится в улыбке Кузьма.

– И это может быть! В тундре весной только плавник не размножается! – смеется Дворкин. – Ты вот что мне расскажи, Кузьма. Как тебя Зоя вокруг пальца обвела?

Кузьма молчит.

– Ты что, не знал, что она все караваны прошла?

Кузьма молчит.

– Что хоть она тебе сказала? Когда на Диксон собралась?

Кузьма смотрит куда-то вдаль, и что он там видит, кто ж его знает, но лицо его в этот момент – лицо человека, познавшего счастье.

– А ты знаешь, что она себя за сталинскую внучку выдает?

– Самозванство это, – уверенно говорит Кузьма.

– А ты почем знаешь?

– Да уж знаю, – многозначительно говорит Кузьма.

Они подходят к зимовью.

– Кузьма, ты осмотрись тут.

Дворкин опасливо входит в избушку. В лицо ему целится ствол карабина.

– Эй! – кричит Дворкин. – Что за шутки?

Обросший человек в тулупе с вырванным клоком на груди держит винтовку и не опускает. Дворкин всматривается в его лицо:

– Ты… Ты как тут? А мы думали, тебя волной смыло!

– Узнал, дядя Петя? – говорит бородатый мужчина, опуская винтовку. – Смыло, да я выплыл, вот и брожу два месяца.

– А этих, молодых-то, увезли чё ли?

– Увезли, дядя Петя. Погрузили снасти, рыбу и увезли.

– Вона, значит, как! А я с ними договаривался, что увезу. Рыбы обещали, шкурок.

Озадаченный Дворкин проходит к столу, садится.

– Ладно, коли так. И мне меньше хлопот. – Смотрит на мужчину. – А Дмитрия забрали.

– Меня б тоже забрали…

– А ты убежал.

– А я убежал!

– Петр Николаич! – раздается истошный вопль Кузьмы. – Здесь они, под навесом, теплые еще!..

Открывается дверь, мужчина стреляет не целясь. Кузьма падает, пораженный наповал.

Дворкин вскакивает на ноги, наводит на мужчину свой карабин:

– Брось оружие!

Мужчина откладывает винтовку в сторону.

– Дядя Петя, случайно это, рука дернулась от крика.

– А ну, выходи!

Мужчина идет к двери, переступает через Кузьму. Дворкин бросает взгляд на развороченную пулей голову, но этого мгновения достаточно: его карабин оказывается в руках мужчины.

– Сядь, дядя Петя, потолкуем.

Дворкин возвращается к столу, садится. Мужчина присаживается по другую сторону стола.

– Дядя Петя, успокойся. Да, я сбежал. Почему, тебе не понять. А бежал я при твоей помощи.

– Как при моей? – дергается Дворкин.

– Я твою карту срисовал, – мужчина стучит себя по лбу, – она мне хорошо помогла! Нигде не блудил, прямо так и вышел на место.

– Зачем ты этих, молодых-то?..

– Я, дядя Петя, на их огонь три дня шел, вчера вышел как раз напротив, плот из плавника связал, преодолел протоку. Я, дядя Петя, к людям шел! Я снова в людей поверил! И снова… В общем, встретили они меня пулями. Я упал, лежу как мертвый. Они подошли, а я им песок в глаза…

– Ловко. Не по-нашему. И тогда Пашку скрутил уж очень споро. Как будто обучался где.

Дворкин пытливо смотрит на Андрея, и тот отводит глаза.

– Не будем об этом, дядя Петя. Давай думать, как нам с этими…

– Пусть пока здесь лежат. А придет «Иосиф Сталин», все и расскажем. Как было.

Андрей качает опущенной головой.

– Расскажем, дядя Петя. Как было. – Вскидывает голову. – А было так. Их Кузьма убил.

– Когда? Да и зачем Кузьме убивать их?

– А ты видел шкурки? Вот он на них и позарился. Если хорошо продать, можно на юге домик купить и безбедно жить… О молодых-то кто знал?