И вот: еще мгновение назад она сидела, скорчившись в углу чулана, вдыхая влажный запах тряпья и щетины швабр, — а сейчас, чудесным образом миновав ею же нагроможденную баррикаду, осторожно приоткрывает незапертую дверцу и оказывается в коридоре. Зал. Тусклые отблески развешанного на стенах старинного оружия. Другой коридор. Распределительный щиток оказывается совсем рядом, пальцы безошибочно находят нужный рычажок. Связка ключей уже в руке, толстый ковер на полу надежно глушит и без того тихие шаги.

Второй ключ легко входит в крохотный, почти игрушечный замочек.

С негромким скрипом поднимается застекленная крышка.

Меч оказался тяжелым, гораздо тяжелее, чем ей представлялось на первый взгляд. Но это не важно. Девочка взяла эспадон обеими руками, под гарду и за середину проржавевшего лезвия — и так, неся древний клинок перед собой, словно на торжественной церемонии, вошла в соседний зал.

Мысли путались; плохо соображая, что делает, она бесцеремонно сорвала один из выставленных в зале штандартов — в форме щита, с рассыпанными по полю серебристыми лилиями — и плотно укутала в него двуручник.

Теперь — через черный ход во двор.

Выход оказался там, где и должен был быть. Ее словно вел кто-то, прекрасно знавший дорогу. Насмешливо щелкнув, замок легко открылся. Надо притворить за собой дверь, чтоб не сразу хватились… Кто хватится? Чего? Лунный свет леопардовыми пятнами трепещет на дорожках сада, деревья шепчут ободряющие наговоры… Да, так и должно быть! Она не могла оставить парализованного бойца гнить заживо. Это не жизнь, это… даже не смерть, а хуже, много хуже! Люди, изо дня в день скользящие равнодушными взглядами по несчастному старику в застекленной витрине-саркофаге…

Кованая чугунная решетка ограды, щедро посеребренная лунной пылью, скалящиеся на тумбах седые львы. Перелезть через такую, с позволения сказать, «ограду», даже с притороченным к спине тяжелым эспадоном — дело одной минуты!

Потом — дворы, темные переулки, проходные подъезды, мелькающие вдалеке огни центрального проспекта, клубок запутанных улочек районов Бахри и аль-Румалайн…

Девочка пришла в себя уже на окружном шоссе, направляясь к юго-восточной окраине города.

Она догадывалась, куда несут ее ноги. Именно так: «догадывалась» — а не «знала». Примерно в получасе ходьбы от города, по правую руку от окружной трассы, лесомассив нехотя расступался, открывая ровную поляну — считай, целое поле! — правильной круглой формы, поросшую сочной зеленой травой. По таинственной причине здесь никто не пас коз или баранов, никто эту траву не косил, и даже пикники случались тут редко. Говорят, в прадавние времена здесь располагалось центральное турнирное поле, куда в отведенные дни собирался чуть ли не весь Дурбан.

Может, и правда

Главное, что сейчас они направлялись именно туда, а весь нынешний Дурбан пусть спокойно спит и не лезет не в свои дела. Девочка даже не удивилась, что думает о себе во множественном числе. Они — это, конечно же, она сама, старый двуручник и… и десять ножей Бао-Гунь. А кто же еще?

Действительно, больше на шоссе никого не было — ни машин, ни пешеходов; дома города остались позади, и только справа мерцала в лунном свете витая решетка ограды, отдаленно напоминавшая ограду музея. Девочка со слабым удивлением сообразила, что за оградой, в глубине большого ухоженного парка, находится тот самый… ну очень «престижный» мектеб, куда ее так настойчиво приглашали и куда ей никак нельзя было идти! Никак. Там, за витой оградой, в глубине старинного парка, таилось что-то страшное. Очень страшное. Страшнее, чем пьяные небритые ублюдки с автоматами и сумкой гранат — этих девочка не боялась, потому что темное знание всякий раз подсказывало, что с ними делать. Вот они, ножи, под шалью… Девочка на всякий случай еще раз нащупала по-прежнему теплые шершавые рукоятки. Это реальность… как бабушка или рассвет. А там, в недрах «престижного» мектеба, притаилось кое-что пострашнее, чему не перережешь горло, не всадишь в глаз бьющий без промаха короткий клинок. Может, там спит уставшая за день Смерть. И хорошо еще, если так. Потому что это может оказаться гораздо хуже Смерти.

Если бы девочка знала, что значит — сойти с ума, она бы, наверное, испугалась.

Или не испугалась.

В следующий момент из-за поворота шоссе послышался неторопливо приближающийся стук копыт.

«Конный патруль, — взорвалась мгновенная догадка, разом обрубившая нить размышлений. — Наверняка захотят узнать, что у меня за спиной!»

Девочка беспомощно огляделась в поисках укрытия, но спрятаться было негде: слева — вспаханное поле с только начинающими пробиваться молодыми ростками, справа — ограда зловещего мектеба. И луна, сияющая вполнеба. А стук копыт уже совсем рядом сейчас патрульные покажутся из-за поворота, и перелезть через ограду она явно не успеет…

Решение пришло само собой. Наверняка не самое удачное — будь у нее (у них?) хоть минута, она (они?) наверняка придумала бы что-нибудь получше.

Но минуты не было, и девочка, торопливо просунув между прутьями решетки завернутый в лоулезское знамя эспадон, с хрустом погрузила ржавое тело меча в переплетение кустов у самой ограды. Оглянулась: ага, вон напротив дорожный знак — захочешь, не ошибешься!

Она даже умудрилась отбежать от ограды и сделать несколько шагов по шоссе, прежде чем ее заметили.

— …С подругами гуляла… потом они подшутить решили, попрятались, а я этого района не знаю — заблудилась… Где живу? Тупик Ош-Дастан, дом четвертый, второй этаж. С бабушкой… Не вру, не вру я, господин мушериф, спросите в Ош-Дастане бабушку Бобовай — ее там все знают! А я — ее внучка, правнучка я…

— Отвези-ка ты ее домой, Ахъяд, — после некоторого раздумья проговорил наконец старший. — Ишь ты, внучка-правнучка!

Старшему шел двадцать первый год, он лишь неделю назад получил звание он-баши,[25]чем ужасно гордился, и теперь изо всех сил старался выглядеть серьезным и рассудительным, как и положено начальнику.

— Сам знаешь, ночью на улице с такой вот пичугой всякое может случиться. Я ведь насквозь вижу — не врет. Все равно дежурство заканчивается…

— Да чего там, господин он-баши, конечно, отвезу! — ухмыльнулся рябой Ахъяд, одногодок старшего — я тот район знаю и даже про бабку Бобовай краем уха слыхал. Вредная, говорят… — Ахъяд осекся и поспешно захлопнул рот. — Садись, кроха, подвезу, — закончил он уже совсем другим тоном.

У Ахъяда была сестренка тех же лет, что и ночная гулена; только его сестра гораздо чаще улыбалась.

Умер день.

Это много страшнее иных смертей.

Обалдело стою над потерей потерь.

Охранник, дежуривший у центрального входа в мектеб, равнодушно смотрел мимо Карена, жуя жвачку-нас и нехотя сплевывая по одному слову в час, — но висак-баши прекрасно понимал: этот верблюд следит за каждым его движением. Кого попало здесь в охрану явно не брали. А он, Карен, вне сомнений, с точки зрения стража, относился к категории «кто попало».