— Нет! — он бросился к окну, но кроме растекающихся по нему дождевых струй и темноты ничего не увидел.

Коломбан больше ничего не знал. Он лишь повторил то, что слышал днем в трактире.

— Иди спать, малыш, — шепнул Жаспар.

Он торопливо вышел из постоялого двора и пересек пустынную площадь. Струи дождя, как плети, стегали его по лицу. Судья постучал в дверь дома Анны Дюмулен. Не дождавшись ответа, он перебежал к окну, выходившему на площадь, потом снова вернулся к двери и забарабанил в нее кулаком… Наконец послышались легкие шаги и заслонка смотрового окошка чуть приоткрылась. Едва слышным голосом вдова спросила, что ему угодно.

— Откройте, Анна, мне крайне необходимо поговорить с вами.

Из-за двери не донеслось ни звука.

— Откройте, прошу вас! Мне нужно повидаться с вами.

— Я никого не хочу видеть.

— Но речь идет именно о вас!

— Вы ничего для меня не сделали.

— Да нет же! Вы ошибаетесь!

— Вот как?

— Сейчас я вам все объясню, впустите меня!

— Мне не нужны объяснения. Скорее, отдых.

— Вы мне больше не верите. Послушайте…

— Нет. Оставьте меня в покое.

Смотровое окошко с сухим стуком закрылось. Вдова щелкнула задвижкой, и ее удаляющиеся шаги затихли в глубине дома.

В возбуждении он метался по площади, не зная, то ли идти к себе на постоялый двор, то ли отправиться к Караш д’Отану. Иезуит должен знать, что здесь произошло.

Добравшись до дома священника, Жаспар бросил в его окно камешек. Святой отец появился тут же, будто давно ждал сигнала, и провел судью в свою комнату. Его кровать даже не была разобрана. С сапог и плаща Данвера на пол натекли грязные лужи, а сам он стучал зубами от холода.

Анну Дюмулен подвергли «легкой пытке». Караш д’Отан сам узнал об этом только спустя несколько часов.

— По приказу Ла Барелля ей прижгли плечо и грудь каленым железом. Мало пытался добиться отсрочки допроса до вашего возвращения под тем предлогом, что вам это может не понравиться. Но ничего не получилось.

— Согласно распоряжению председателя Высшего суда Бургундии сюда прибудут судьи из Дижона в сопровождении отряда солдат, — отрывисто выговорил Данвер.

— Когда?

— Скоро, но когда именно, я не знаю. До их прибытия следует все хранить в тайне. Мы должны выиграть время, поэтому рассмотрение дел в трибунале нужно затягивать любым способом.

— Ла Барелль и его подручные торопятся. А что мы можем сделать без оружия, приказа свыше и в условиях сохранения тайны?

— Вам известно, что еще они приготовили для вдовы?

— Это нам скажет Мало.

— Я поговорю с Ла Бареллем.

— Он понимает только язык силы. И он уже чокнулся с этой своей бородатой женщиной.

Остро чувствуя собственную беспомощность, иезуит и судья молча мерили шагами комнату.

— Давайте помолимся, — произнес наконец священник.

Над городом по-прежнему буйствовала и завывала непогода. Плащ Жаспара Данвера вздулся, словно парус. Казалось, еще одно свирепое дуновение — и ветер унесет своего хозяина в холодный ночной мрак, откуда нет возврата.

Когда Жаспар поднялся к себе в комнату, тише не стало: безумный ветер жутко завывал в каминных трубах, скрипели дверные и оконные петли, снаружи в стену била тяжелая цепь, из хлева доносилось тоскливое блеяние испуганных бурей коз и овец. In furore justisimae irae… До самого рассвета он так и не смог сомкнуть глаз. In furore justisimae irae… Проснулся маленький колокол церкви Святой Благодати. Его язык то и дело бил в потемневшую от времени бронзу. Благословенно будь имя Господа. Унылый вибрирующий звон рвал нервы в клочья. Я твой покорный слуга…

Потом все исчезло. Осталась только тишина.

Где-то завопил петух. За ним — другой. Эстафету приняли собаки. Два здоровенных сторожевых пса окончательно поставили на ноги всю округу, пытаясь выяснить, кто из них лает громче. Разбуженные горожане выскакивали из теплых постелей, сердито распахивали окна и, в свою очередь, орали, что, если здесь есть хозяева, то это они, и велели псам заткнуться.

Утром судью-инспектора встретили в суде довольно сдержанно.

Председатель выразил беспокойство по поводу его отсутствия на заседаниях в последние дни. Любезным жестом он предложил Жаспару занять место между судьей Канэном и иезуитом и добавил, что, если бы он заранее предупредил об отъезде, суд отложил бы свою работу до его возвращения.

— Суд действовал с быстротой… достойной восхищения, — сухо ответил Данвер.

Его тон не понравился судьям.

— Вероятно, господину инспектору нужно было срочно сделать некое дело… — недовольно проворчал сквозь зубы Канэн.

— Совершенно верно, сударь.

Судьи Миранжа нервно заерзали в своих креслах.

— Как бы там ни было, — заговорил Бушар, — цель нашего суда — вершить правосудие. Что и было сделано.

— Правосудие, — скрипнул зубами Данвер, — требует разумного подхода.

В разговор, больше похожий на перепалку, вмешался Ла Барелль. С первого же дня своего пребывания в Миранже судья-инспектор имел возможность присутствовать на всех заседаниях суда, посещать любые учреждения, подотчетные магистратуре. Он не зафиксировал ни одного формального нарушения, ни одного отклонения от общих законов королевства. Он поднял ряд вопросов, на которые суд постарался дать исчерпывающие ответы.

— Решение подвергнуть вдову Дюмулен допросу с пристрастием, господин председатель, было неоправданно поспешным. Против нее нет никаких улик. Применение пыток является в данном случае противозаконным.

— A-а, так вы беспокоитесь о вдове Дюмулен…

— За других тоже. Предстать перед судом вовсе не значит почувствовать на своем теле каленое железо… Иначе зачем тогда правосудие? Чем оно лучше разъяренной толпы?

— Он берет под сомнение методы ведения следствия, — шепнул Канэн Бушару.

Ла Барелль поправил на голове черную четырехугольную шапочку. Теперь он заговорил ледяным тоном. С вдовой Дюмулен обращались точно так же, как со всеми остальными. Против нее выдвинуто достаточно обвинений. Несомненно, судья Данвер этого не знал по причине своего отсутствия. Да, ее допрашивали с некоторым пристрастием. Подобный метод ведения следствия может показаться кому-то грубым и несовершенным, однако он по сей день доказывает свою эффективность, когда нужно вырвать признание. Возможно, придет такой день, когда какой-нибудь лекарь или колдун придумает эликсир правды, который позволит избежать некоторых неудобств.

— Правосудию, господин инспектор, чуждо зрелище страданий, — высокопарно завершил свою речь Ла Барелль. — Но оно имеет дело с серьезными преступлениями, нередко тяжкими, и представляет — нужно ли об этом напоминать! — права жертв, невинных и всех тех, кого должно защищать от возможного насилия, назначая суровые наказания, способные расстроить любые преступные планы.