В его откровениях тоже есть своя граница. Например, он не говорит ей о себе самого главного. Что он трудоголик и алкоголик. Что он трудоголик именно потому, что наследственный алкоголик. Он не говорит ей о кайфе проснуться в пять утра, когда люди еще спят, но божий мир просыпается. Об этом кайфе сесть за компьютер и пробуждать слова в ритме пробуждения мира, его горячих солнечных толчков. Во-первых, такой кайф ей недоступен и это отдалит его от нее. Для нее это ужас – проснуться в пять! Сова! Во-вторых, ему хочется быть с ней до конца честным. Но тогда надо рассказать и о кайфе проснуться в пять утра и отправиться за первой бутылкой водки в ночной магазин, и о том, как в магазине самообслуживания кассирша спутала его товар с товаром стоявшей позади женщины с ребенком. «Это тоже ваше?» – спросила кассирша. Он что-то промычал в ответ. Женщина возмутилась: «Вы не можете отличить товар обычного алкаша от товара нормальных людей?» И как он почему-то запомнил, что слово «обычный» задело сильнее, чем слово «алкаш».

Тогда он еще не знал себе настоящую цену. Он не знал, что не бывает обычных и необычных алкашей. Это не вопрос личного выбора. Это – вопрос инстинкта самосохранения. Тот, в ком этот инстинкт ослаблен, приговорен. Его ждет смерть. Быстрая и жуткая смерть.

В кафе он задает ей вопрос о личной жизни. Вряд ли ему хочется знать о ее мальчике, если такой имеется. Тем более вряд ли мечтает услышать, что у нее есть любовник его возраста. Но он уверен, что нет ни мальчика, ни любовника. Спрашивает просто так, чтобы убедиться в своей наблюдательности. Еще в Шереметьеве он понял, что никого у нее нет. Раньше был. И не один…

– Откуда такая уверенность? – с презрительной миной говорит Вика. – Все вы убеждены, что видите баб насквозь. На самом деле ничего вы не видите, ничего о нас не знаете.

– Повторяю вопрос: мы будем слушать рассказ или обсуждать баб и мужиков на нашем с тобой примере?

– Рассказывай! Хотя я и так знаю, чем это закончится.

– Откуда такая уверенность? – с улыбкой повторяю Викин вопрос.

– Большой опыт чтения, дорогой!

– …В ответ она наконец-то спрашивает, женат ли он. Он усмехается. Если бы не его многотерпеливая жена, он давно бы вел разговоры с команданте на небесах. Вернее всего – в аду. Женатый алкаш еще имеет какой-то шанс на выживание, а холостой – практически никакого. Природу и общество не обманешь. Им не нужны лишние люди. Но ей он об этом не говорит.

«Сколько лет твоим детям? – спрашивает она, и разговор, который он сам же по глупости затеял, начинает его раздражать. – Сколько тебе лет?» И впервые в жизни он ловит себя на том, что стесняется назвать свой возраст. Это его озадачивает. Он знает, что благодаря своей матери, которая осталась красивой женщиной и в старости, он тоже выглядит моложе своих лет, но никогда этому не радовался. Он даже морщится, если в метро к нему обращаются не «мужчина», а «молодой человек». Почему же теперь он стесняется?

«Когда ты окончила институт?» – спрашивает он. «Три года назад». – «Тогда тебе двадцать пять?» – «Ну, где-то так…» – со странной уклончивостью отвечает она. Это озадачивает еще больше. Она тоже стесняется своего возраста?

…Вообще-то они странная пара, как он очень скоро понимает. И – не в свою пользу. Он категорически не пьет. Она, находясь рядом с ним, тоже не пьет. Вся делегация сладостно хлещет мохито и дайкири, не брезгуя и чистым гаванским ромом. А они бродят как трезвые тени на шумном и пьяном карнавале. «Тебе заказать выпить?» – смущенно спрашивает он ее в ресторане. «Нет», – говорит она и не пьет ничего крепче того, что пьет он. Но однажды, когда они вернулись в гостиницу под дождем, она говорит, что хочет выпить чистого рома. Берет в баре две порции по сто грамм и пьет без закуски.

Он смотрит ей прямо в лицо. Сейчас у нее предательски покраснеет носик. Потом начнет заплетаться язык. Потом она станет куском мокрого снега. В результате он затащит ее к себе в номер. Или – в ее роскошное бунгало. И все эти деликатности с возрастом и детьми отпадут сами собой. В конце концов, чего он от нее хочет? Ежу понятно, чего он от нее хочет. Давай, девочка, пей еще! Какой мужик не любит вас пьяненьких, таких умных и гордых?

– Какие вы все подонки! – возмущается Вика.

Я пропускаю ее комментарий мимо ушей.

– …Но возможен неприятный вариант. Из нее просто-напросто вылезет на свет отвратительная дура. Он много таких навидался и лучше бы никогда не видел. Она станет молоть всякую чушь. Не дай боже, еще начнет читать ему Бродского. Тогда он ее или убьет, или от стыда сгорит. Он сгорит от стыда за нее и за себя. Он не виноват, что он сложный человек. Не плохой и не хороший, а просто сложный. Он не виноват, что ищет в женщинах тоже сложные натуры. И теперь ему кажется, что нашел. Кажется, он кого-то нашел.

– Твой герой законченный эгоист, – опять встревает Вика. – Как и ты. Не видит никого, кроме себя. И ищет он не женщину, а себя.

– Ты мне мешаешь, Вика! – серьезно говорю я.

– Извини! Продолжай!

– …Как он был благодарен, что ей понравилась песня деревенского парня о Че Геваре! Он же чувствовал, песня тоже ее как-то зацепила. Потом уже он с умным видом рассуждал специально для нее: «Нет, я все понимаю головой. Этот мерзавец мог уничтожить весь мир. Достаточно одного Карибского кризиса. Но мир стоит, а его убили. И я не уверен, что мир этого достоин».

Самое главное, она ни разу ему не возразила. Она с ним не спорила. Конечно, он слегка осторожничал с ней. Однажды вдруг обронил: «Не буду тебя этим грузить». – «Почему?» – как-то удивленно и несколько обиженно спросила она.

Порой ему казалось, что она мудрее его. Вернее, в ней было что-то, что было мудрее его. Слабое и больное поколение его сына было мудрее его поколения просто по сумме прожитых человечеством лет. Точно так же он чувствовал себя мудрее по отношению к своему отцу. Отец был в сто раз опытнее и энергичнее. Он сделал головокружительную карьеру, а скончался в следственном изоляторе на каменном полу. Но наш герой был почему-то уверен, что сам он не умрет в следственном изоляторе на каменном полу. Это так глупо!

– Я никогда не спрашивала тебя об отце, – вдруг говорит Вика. – И ты сам ничего о нем не рассказывал… Он жив?

– Это не тема. Не путай жизнь и литературу.

– Извини! Ну, что там дальше?

– Иногда его сын, умный, чистый, добрый и талантливый парень, но слабый для этой жестокой жизни, как почти все из их поколения, в ком еще осталась хоть чуточка духовности, говорил вещи, которые казались ему мудрее его собственных мыслей и слов. «Ты рассуждаешь слишком сложно, папа, – говорил сын. – Все куда проще». – «Проще, но и сложнее! – немедленно вскипал он. – Если ты этого не понимаешь, ты просто боишься жизни! Ее настоящей, а не компьютерной сложности! Ты просто боишься бросить этой жизни вызов!» – «Пап, а почему я должен бросать жизни вызов?»

– Правильный мальчик, – заявляет Вика. – Твой Максим – тоже правильный. Мне он понравился.