— Ты всего лишь частный детектив. Не в твоей власти отдавать приказ о нанесении ракетного удара.

— Я лишь говорю, что, будь у меня такая власть, я бы смог отдать такой приказ, поскольку у меня есть точные координаты.

— Рад за тебя, — пробурчал Верн, давая себе слово привлекать к последующим совместным проектам другого частного детектива.

— В любом случае, она на вершине холма, на солнце, в тень не ушла, ее силуэт четко очерчен на фоне синего неба. Снять ее из снайперской винтовки, скажем, из «СИГ-550», сущий пустяк.

Верн поморщился.

— Скажи мне, что не смотришь на нее через окуляр оптического прицела.

— Не смотрю. Разумеется, не смотрю. Просто говорю.

— А «СИГ-550» при тебе? — спросил Верн.

— Конечно. Входит в базовый набор снаряжения. Никогда не знаешь, а вдруг понадобится.

— И где сейчас твоя снайперская винтовка, Бобби?

— Расслабься. В багажном отделении «Ровера». Завернута в одеяло.

— Мы — не киллеры, Бобби.

— Я знаю, что не киллеры. Я знаю, Верн. Я лучше тебя знаю, кто мы. Расслабься.

— В любом случае, никто не хочет ее смерти.

— Всегда найдется кто-то, кто хочет смерти кого-то, Верн. Готов спорить, человек сто хотели бы, чтобы ты умер.

— А сколько человек хотели бы, чтобы умер ты, Бобби?

— Наверное, тысяча, — в голосе Онионса определенно слышались нотки гордости.

— От тебя требовалось только следить за ней и дать знать, если она поедет домой.

— Именно этим я и занимаюсь, Верн. Сейчас она на вершине холма со своими собаками, и ее силуэт четко виден на фоне неба.

— Я закончил. Уеду, как только отключу связь. Так что и тебе больше незачем следить за ней.

— Я не против. Тем более что работаю на тебя лишь до встречи с бумажником.

— Бумажником? Каким бумажником?

— Так я называю клиента. Я называю клиента бумажником.

— Я называю его клиентом.

— Этим ты меня не удивил, Верн. А как ты называешь объект наблюдения вроде этой женщины?

— Я называю ее объектом, целью, птичкой.

— Все это так старо, — пренебрежительно бросил Бобби. — В наши дни объект наблюдения зовется обезьяной.

— Почему? — удивился Верн.

— Потому что юрский период уже закончился, Верн.

— Тебе — двадцать четыре, мне — только тридцать девять.

— Пятнадцать лет, Верн. Это много. Все так быстро меняется. Ты по-прежнему хочешь встретиться в половине третьего, прежде чем мы поедем на встречу с бумажником?

— Да. В половине третьего.

— В том месте, где и договаривались?

— Да. В том месте, где и договаривались. В половине третьего. Послушай, Бобби…

— Что?

— Если человек — говнюк, как его нынче называют?

— Я думаю, говнюк — слово на все времена. Увидимся в половине третьего.

Верн разорвал связь, оглядел веселенькую желто-белую кухню. Уходить определенно не хотелось. Эми Когленд, она же Эми Редуинг, жила тут очень неплохо.

Заперев за собой дверь, Верн направился к ржавому «Шевроле», держа в руке мешок с добычей. Чувствовал себя старым и никому не нужным.

Но, когда уезжал, мысли его переключились на Вона Лонгвуда, на летающий автомобиль из «Второй жизни», и настроение начало улучшаться.

Полдюжины морских чаек падают с неба, пронзительно кричат, рассаживаясь на верхних ветках мексиканской сосны, замолкают, похоже, одновременно заметив опасность, и тут же взлетают в неистовом хлопанье крыльев.

Потревоженная чайками, а может, сама по себе, девятидюймовая шишка срывается вниз и приземляется на одеяло рядом с Лунной девушкой.

Она не реагирует на крики чаек, на хлопанье крыльев, на падение шишки. Продолжает неспешно красить ногти.

— Ненавижу чаек, — через какое-то время разлепляет губы.

— Скоро уедем в пустыню, — обещает Харроу.

— Туда, где очень жарко.

— Палм-Дезерт или Ранчо-Мираж.

— И никакого прибоя.

— Никаких чаек, — поддакивает он.

— Только жаркое, безмолвное солнце.

— А ночью — освещенный луной песок.

— Я надеюсь, небо там белое.

— Ты говоришь про небо над пустыней? — спрашивает он.

— Иногда оно почти белое.

— Это в августе.

— Белое, словно кость. Я видела.

— На большой высоте, как в Санта-Фе.

— Белое, словно кость.

— Как захочешь, так и будет.

— Мы поедем от огня к огню.

Он не понимает, поэтому ждет продолжения.

Она заканчивает красить последний ноготь. Наворачивает крышку с кисточкой на флакон с пурпурным лаком.

Вскидывает голову, длинные волосы колышутся за плечами, голые груди стоят.

Далеко в море один корабль плывет на север, второй — на юг.

Когда один перекрывает другой, возникает ощущение, что тот ушел на дно.

Такая ассоциация не возникла бы у него до встречи с Лунной девушкой.

Со временем все корабли тонут или их пускают на металлолом. Со временем все становится ничем. Прекращение существования — конечный итог всего существующего.

Так почему не может прекратиться существование чего-то конкретного, скажем, корабля или человека, в любой момент, безо всякой на то причины?

— Мы сожжем их всех, — говорит она.

— Если ты этого хочешь.

— Завтра вечером.

— Если они приедут сюда.

— Они приедут. Сожжем их до костей.

— Хорошо.

— Сожжем их, а потом отправимся в пустыню. От огня к огню.

— Когда ты говоришь, что мы сожжем их всех… — начинает Харроу.

— Да. Ее тоже.

— Я подумал, еще будет время…

— Ее следовало сжечь десятью годами раньше.

— После пожара… — Лунная девушка встречается с ним взглядом. — …кто отсюда уедет? — заканчивает он вопрос.

— Я, — отвечает она. — И ты. Вместе.

Он думает, что говорит она искренне, не кривит душой. Но тем не менее понимает, что должен быть начеку.

— Белое небо, давящее на плоский белый песок, — говорит она. — Вся эта жара.

Он наблюдает, как Лунная девушка дует на ногти. Потом спрашивает: